– На Пречистенку гони, – приказал Кирьян, подгоняемый азартом. – Там две милицейские будки. Сейчас мы их, как крыс, всех повыведем.
Со скрежетом переключилась в темноте первая передача. Звук этот был похож на звук передергиваемого затвора. Обдав убитого густым выхлопом, машина рванулась дальше.
Дзержинский никогда не повышал голоса. Он говорил спокойно, вдумчиво, тщательно подбирая каждое слово, но у собеседника создавалось ощущение, что он стоит под ледяным душем. Было бы намного проще, если бы председатель ВЧК грохнул кулаком по столу, пустил бы по матушке, а то в порыве чувств рванул бы на себе гимнастерку. Но он вел себя так, будто ровным счетом ничего не произошло, только интонации, глуховатые и вибрирующие, вмиг наэлектризовали атмосферу.
– Признаюсь, я очень рассчитывал на вашу помощь. В Петрограде, товарищ Сарычев, вы показали себя с лучшей стороны. Но здесь, прямо скажу, ваши действия пробуксовывают. Только за одну ночь жиганами было убито девятнадцать милиционеров! Теперь остальные сотрудники боятся выходить по одному на дежурство.
Вроде и не было в Дзержинском ничего особенного. Узкое лицо с острой бородкой, неширок в плечах, чем-то он напоминал земского врача. Но стоило ему остановить взгляд на собеседнике, как тот сразу чувствовал силу его взгляда, глаза Дзержинского будто бы выворачивали душу наизнанку. Председатель ВЧК смотрел прямым немигающим взором, казалось, он способен был разгадать самую потаенную мысль собеседника. Будь Дзержинский другим, и разговор сложился бы совсем иначе. Заговорили бы матюками, как обыкновенные мужики, не обремененные многими комплексами, отправили бы друг друга по матушке. Глядишь, и на душе бы полегчало. Но белая кость выпирала из Феликса Эдмундовича острыми углами даже через туго застегнутую гимнастерку. А потому приходится слушать его размеренный монолог и гасить собственные нешуточные эмоции, которые грозились прорваться в Игнате клокочущим гейзером.
Приходилось изображать из себя невинную курсистку и молчаливо пялиться на носки собственных сапог.
– Мы делаем все возможное, товарищ Дзержинский. Конечно, не все получается... Но за это время было поймано и передано революционному суду три десятка жиганов и уркачей. В концентрационные лагеря на перевоспитание отправлено несколько сотен карманников, домушников и воров всех мастей. Накрыли около пятнадцати блатхат, – неторопливо перечислял Игнат Сарычев. – А позавчера изловили Ерофея Егорника. На счету этого душегуба почти тридцать человек.
К своему стыду, Игнат Сарычев вдруг осознал, что в голосе его слышатся нотки обиды. Не оценили!
Дзержинский выслушал его в полнейшем молчании, продолжая сверлить лоб Игната проницательным взглядом, и, когда тот умолк, устало заговорил:
– Поймите меня, товарищ Сарычев, я совсем не умаляю ваших достижений. Вы человек во всех отношениях достойный. Безусловно, у вас имеются заслуги, и немалые! Но нынешние условия требуют еще большей активизации. Вы кем были в Гражданскую?
– Комиссаром, – слегка растерялся Игнат от неожиданной смены темы.
– Так вот, считайте, что все эти жиганы, уркачи, карманники – ваши идейные враги! И церемониться с ними не следует, обращаться с этой публикой нужно по законам военного времени. Этого требует от нас партия, на этом настаивает и товарищ Ленин! – В бесстрастном голосе Дзержинского прорезалось теплая нотка.
– Я согласен, Феликс Эдмундович, – твердо произнес Сарычев.– Большинство жиганов ведь считают себя политическими борцами, так сказать, «анархистами». Урки окрестили их «идейными».
– Все эти отщепенцы прячутся под личиной анархистов... Вы можете представить себе, чтобы Бакунин на пару с Кропоткиным грабили винные склады? – И вновь этот пристальный, изучающий взгляд. Сарычев преодолел наваждение и скупо, чуть смущенно, улыбнулся. Дзержинский продолжал с едва заметным жаром: – Вот и я не представляю! А это ведь только цветочки, как вы знаете! Так называемые «анархисты» грабят на улицах людей и говорят, что содержимое их кошельков пойдет на нужды мировой революции! Это же цинизм, компрометация нашей власти! – Впервые Дзержинский позволил себе пренебрежительный жест. – Если мы объявим всем этим «идейным» настоящий террор и начнем ставить их к стенке, так, уверяю вас, преступность в Москве сразу сократится...
– Ясно, товарищ Дзержинский!
– Вот и договорились. Жестче действуйте, товарищ Сарычев! Жестче! Не забывайте, что война для нас еще не закончилась, она просто приняла несколько иные формы. Мы должны быть к этому готовы.
Дзержинский поднялся из-за письменного стола, давая понять, что разговор завершен. Сарычев мгновенно последовал его примеру. Приподнявшись, несильно одернул гимнастерку. Народный комиссар сделал ленивый шаг в центр кабинета. Ясно, пора уходить, и Сарычев, возможно, чуть торопливее, чем следовало бы, шагнул к двери.
– Игнат Трофимович...
Голос Дзержинского заставил Сарычева насторожиться.
– Так, значит, вы говорите, между жиганами и урками идет война? – вернулся Дзержинский к их давнему разговору.
Ход мыслей председателя ВЧК мог сбить с толку кого угодно.
– Да, товарищ Дзержинский. Между ними непримиримая вражда. Борются, так сказать, за лидерство в уголовном мире.
– И кто же выигрывает?
Вопрос был не праздный.
– Я тут специально интересовался этой проблемой. В лагерях победа за урками, оно и понятно, все-таки за ними вековые уголовные традиции. А вот на воле инициативу перехватывают жиганы.
– И почему же такой расклад? – Трудно сказать, – пожал плечами Игнат. – Жиганы – очень неоднородное племя. В их банде можно встретить кого угодно. Вот, например, три дня назад мы арестовали одну многочисленную шайку жиганов, так половина ее членов – дворяне, а заправлял ими царский полковник.
– Да, очень странные сюрпризы подбрасывает порой время, – сдержанно согласился Дзержинский. – А я ведь тоже из дворян.
Игнат Сарычев слегка смутился:
– А вы наш дворянин, красный, Феликс Эдмундович!
Председатель ВЧК негромко рассмеялся. Редкий случай.
– Красный, но с голубой кровью... А вы, Игнат Трофимович, остряк! Ну да ладно, хватит об этом. Вот поэтому жиганы и выигрывают, что они приспособились к нынешним условиям. Потом, они просто образованнее, изворотливее, гибче, а большинство урок и вовсе неграмотные. Мы же должны быть умнее и жиганов, и уркачей, вместе взятых. Надо с выгодой использовать их взаимный антагонизм. По возможности стравливать их между собой. Пусть они уничтожат друг друга. Тем самым они только помогут нам. Подбрасывайте всяческий компромат на главарей их рядовым членам банд, расшатывайте их авторитет изнутри. Делайте все возможное, чтобы вывести всех жиганов под корень. Вам понятна задача, Игнат Трофимович?
– Предельно! – отчеканил Сарычев. – В общем, мы так и делаем. Засылаем в банды жиганов и уркачей своих людей. В этом плане у нас имеются сдвиги: несколько дней назад налетчики одной из банд пристрелили своего главаря Захара Большого во время дележа награбленного. Он постоянно утаивал от них б
– А что вы можете мне рассказать о побоище в ресторане «Париж»?
Игнат Сарычев едва заметно улыбнулся. Дзержинский опять попал в точку. Материал он знал досконально. Дело в том, что ресторан «Париж» был едва ли не единственным местом в городе, где могли встретиться жиганы и уркачи. На этой территории они придерживались строгого нейтралитета. Место стоило того: кроме отличной кухни, здесь можно было послушать цыган, а если понравилась дама, то для ближайшего с ней знакомства предоставлялись роскошные номера. Но два дня назад в банкетном зале
