шапочках, закрывающих темя.
– Мастера, – продолжал просвещать Павла Аполлоновича наместник храма.
Через несколько шагов синие ленты на одеяниях и шапочки на головах сменились розовыми, пурпурными, фиолетовыми, зелеными, белыми. На многих из лент висели золотые ключи.
– А это уже Командоры Орденов, наместники Храмов, розенкрейцеры и члены Великого Капитула, – сообщил покуда еще кандидату в ученики викарий.
Все эти люди, когда Рывинский проходил мимо них, слегка кивали ему и провожали взглядами. Наконец он вышел на середину залы, где в резном кресле с высокой спинкой сидел не старый еще господин в балахонистом одеянии из китайской камки. Павел Аполлонович оглянулся на отставшего викария.
– Это Великий Префект, – прошептал ему наместник. – Представитель Директории Верхней Венты. Он сам будет посвящать вас, а это честь, оказываемая не всякому. Ступайте теперь один.
Рывинский сделал еще несколько шагов, поднял взгляд и увидел над головой Префекта вырезанное в спинке кресла распятие. Спаситель висел на кресте вниз головой. Павел Аполлонович похолодел и едва устоял на сделавшихся ватными ногах. Он плохо помнил, что было дальше. Кажется, Префект что-то говорил ему на латыни. Кажется, он что-то отвечал. Затем его поздравляли и называли братом, а потом он очутился визави с человеком в пенсне с синими стеклами и зеленой лентой с эмблемами розы и креста через плечо, назвавшимся Рыцарем Орла и Пеликана. Этот человек, у которого окажется еще много имен, стал его учителем и наставником. И именно этот человек, что сидел теперь против Павла Аполлоновича, вручил ему патент посвященного, исполненный в цветах Верхней Венты, лазури, золота и пурпура. Висящая печать была на красных и изумрудных лентах и скреплялась красным шнуром. На сургуче печати краснело Всевидящее Око в треугольнике, окруженном сиянием. То была великая печать Директории Венты, скрепляющая теперь и весь жизненный путь Рывинского.
– Павел Аполлонович, вы где? – почти обиженно спросил гость. – Вернитесь же, наконец, к нам. Право, это бесстактно. К вам пришел гость, а вы где-то витаете.
– Что? – не понял Рывинский.
– Я говорю, полно предаваться воспоминаниям, – попал прямо в точку Рыцарь Орла и Пеликана.
– Прошу прощения, – виновато извинился Павел Аполлонович. – Что-то нашло.
– Конечно, вы бы могли принести больше пользы, будучи преподавателем университета, – как бы размышляя, сказал гость. – Помните, что на вашем посвящении говорил Великий Префект? – Александр Александрович откинулся на спинку канапе и процитировал: «Всякий, принадлежащий нашему братству, каждый день, каждый час должен помнить об этом. Публицист в своих статьях, литератор в своих сочинениях, драматург в своих пиесах, композитор в своих произведениях, художник в своих картинах, порнограф в своих опусах, преподаватель в своих лекциях, воспитатель в своих классах – все они под различными видами должны прививать в окружающих их людях и пропитывать их общество взглядами, мыслями и поступками, продиктованными интересами братства, во имя его и во благо его». Помните?
– Помню, – неуверенно отозвался Рывинский.
– Ну, ладно. Как говорится, какова данность, таковы и наши потуги. Вы организовали «Студенческий клуб»?
– Да. Там студенты как бы проходят испытательный срок. Мы присматриваемся к ним, а потом тех из них, кто нам подходит и прошел испытания, рекомендуем для принятия в тайное общество.
– Надеюсь, вы и дальше руководствуетесь иллюминатским уставом Адама Вейсгаупта?
– Конечно. Каждый, вовлеченный в тайное общество, знает в лицо только своего патрона.
– Хорошо, – похвалил собеседника гость. – Старайтесь вовлекать в ваше тайное сообщество как можно большее число молодежи, и не только студенческой. Гимназисты, разночинцы, цеховые, просто мещане. Главное – отделить молодого человека от своей семьи и заставить потерять его семейные привычки. По своему складу большинство людей предрасположены бежать от каждодневных забот и искать развлечений и запретных удовольствий вне дома. Исподволь приучайте свою паству тяготиться своими ежедневными трудами, и, когда вы разлучите ее со своими родителями, женою и детьми, внушайте ей желание изменить образ жизни. Отвращение к семейным устоям неизбежно повлечет отвращение и к религии, – продолжал разглагольствовать Александр Александрович. – Вот вам и готовый функционер, и вы можете владеть его разумом, волею и душой. Принадлежность к тайному обществу льстит тщеславию молодых людей. Ведь быть призванным хранить какую-то страшную тайну, а тем более не понимая ее до конца, доставляет многим натурам истинное наслаждение, гордость за себя, что так важно молодым и неокрепшим душам. Верить, что ты не такой, как все, и принадлежишь к касте избранных. Ну а каковы успехи в разложении вашей паствы?
– Проводим литературные вечера, читаем «Современник», Чернышевского, Добролюбова. Вот недавно совсем студент Умновский читал из Герцена, – принялся перечислять Рывинский. – Еще сочиняем прокламации и распространяем их среди студентов и гимназистов.
– Это, конечно, все очень хорошо. Кстати, насчет прокламаций. – Александр Александрович сделался задумчивым. – На днях вам привезут весьма занимательный документик. Мы его называем волжским манифестом. Его надо будет распространить по всему Поволжью.
– Манифест? – похолодел Рывинский.
– Да, манифест, – душевно улыбнулся Слепнев.
Одно дело состоять в безобидном тайном обществе, и совсем иное дело заниматься политикой. Отсюда и до каторги недалеко.
– Мы так не договаривались.
– Право, да не дрожите вы так. Манифест подложный. Но там все, как полагается. «Божией милостию Мы, Александр Вторый Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский, и прочая, и прочая, и прочая. Объявляем всем Нашим верноподданным…» и так далее. Бумага настоящая, шрифт тоже. Он был позаимствован из сенатской типографии нашим братом Людвигом Киявским для Народового Жонда. Рыцари братства Юлий Бензенгер и Зейлик Падлевский, коих вы могли видеть на вашем посвящении, сочинили текст, а мастер Хаскель Эдлер набрал его в своей норвежской типографии. Покуда норвежские ищейки про это пронюхали, было уже напечатано сорок две тысячи экземпляров. Типография неожиданно сгорела, а манифест был благополучно вывезен на пароходе в Княжество Финляндское. Так что – ждите, он скоро будет у вас.
– П-понял, – еле справившись с непослушными губами, просипел Павел Аполлонович. В его голове острыми молоточками стучала теперь одна-единственная мысль: бежать, немедля бежать…
– Ну, вот и славненько, – констатировал гость, не сводя острого взгляда с собеседника. – Да, касательно разложения молодежи. Когда я спрашивал вас об этом, то хотел услышать вовсе не о чтениях Чернышевского и Добролюбова.
– Да-да, я понимаю, – скороговоркой ответил Рывинский. – По моему настоянию распорядители «Студенческого клуба» лекарь Фридель Бургер и студент Владислав Полиновский организовали, так сказать, верхнюю палату клуба из его старших членов, уже принадлежных тайному обществу, некий Замкнутый кружок, в который можно войти за особые заслуги.
– Что это за особые заслуги? – Голос Слепнева прозвучал настороженно.
– Например, за распространение прокламаций в уездных городах губернии или даже вне ее.
– Замечательно, – оживился гость.
– В клубе создана библиотека из запрещенной литературы, в том числе и порнографической.
– Та-ак.
– У Бургера и Полиновского всегда можно приобрести, конечно, только членам Замкнутого кружка клуба, французские фотографические карточки крайне пикантного содержания, – стараясь не выдать своего настроения, продолжал Рывинский. – А недавно доктором Гроссом была прочитана в клубе научная лекция о пользе онанизма.
– Ха-ха-ха! Превосходно! – развеселился гость. – Вы делаете большие успехи. Я буду рекомендовать вас для получения степени подмастерья.
– Благодарю вас, – упавшим голосом отозвался Рывинский.
– Не за что. Только вот одно замечание, – назидательным тоном сказал Слепнев.
– Слушаю вас.
– Порнографические карточки и открытки студенты должны получать бесплатно.
