– Но Бургер и Полиновский приобретают их за деньги.
– Не беспокойтесь. Наши братья во Франции и Польше уже наладили их массовое производство в двух типолитографиях. Скоро вам их будут присылать мешками. Бесплатно. И вы, соответственно, должны будете предоставлять карточки и открытки, как вы выразились, пикантного содержания всем желающим их заиметь тоже бесплатно. Вам не приходилось слышать что-нибудь о «Тайном обществе пива и воли»? Членов этого общества иногда еще называют «огарками»?
Рывинский задумался.
– Что-то не припоминаю.
– Ну, что вы! – изумился гость. – Это целое движение среди учащейся молодежи. Возрождение плоти их главный лозунг. «Долой дух, да здравствует плоть!» Впервые такое общество возникло во Львове. И заметьте, без всякого участия с нашей стороны.
– Да что вы говорите? – не без иронии вопросил Рывинский.
– А вы не ехидничайте, Павел Аполлонович, – немедленно среагировал на его реплику гость. – Разврат есть прямое следствие свободы и демократии, объявленных вашим государем императором. И если на следующий день после объявления свободы низшие слои общества хамеют, то на другой день предаются разгулу и разврату. Так уж устроены люди в вашей стране, – сделал нажим Александр Александрович на последних словах.
– А как же обстоят дела в вашей? – опять не без иронии спросил Рывинский.
– А у меня нет
– Хорошо, я подумаю, – отозвался Рывинский.
– Вот-вот, Павел Аполлонович, подумайте. Кстати, вы ввели в ваш клуб Леокадию?
Всего-то крохотная заминка.
– Да. Я ее познакомил с некоторыми членами Замкнутого студенческого кружка.
– И что? В Москве она имела невероятно большой успех у студентов. Они ее даже звали московской Клеопатрой.
– Здесь ее тоже зовут Клеопатрой.
– А вот и чай, – вошла в гостиную Епихария Алексеевна, неся в мощных руках поднос с чашками и вареньем.
– Позвольте, позвольте, – привстал с кресел Александр Александрович, галантно перехватывая у андрогина поднос. – Что же это вы сами, разве вы не держите служанки?
– Не держим, – пробасила Шитникова, отпустив поднос и присаживаясь в кресла.
– Что ж, это современно, вполне в духе времени, – резюмировал ситуацию гость. – Опять же – экономия средств.
Он зачерпнул серебряной ложечкой варенье, отправил его в рот и отхлебнул из чашки.
– Превосходный чай, – вкусно причмокнул Александр Александрович и посмотрел на хозяйку. – И варенье великолепное. Сами варили?
– Сама, – ответил андрогин. Похвала гостя польстила его женской половине, и на его лице выступил румянец, делающий его похожим на купца-инородца, хлебнувшего лишнего.
– Я вам не мешаю? – спросил он уже приятным баском.
– Нет, что вы, – деликатно ответил розенкрейцер и улыбнулся. – К тому же мы с господином Рывинским уже закончили все наши дела. Так ведь, Павел Аполлонович?
– Да, – подтвердил тот и повторил за гостем: – Мы уже закончили все наши дела.
Глава 24
НЕЛЬЗЯ БЫТЬ НЕМНОЖКО БЕРЕМЕННОЙ
Ежели вам надобно потолковать о чем-либо без посторонних глаз, посидеть в приятельской компании за бутылочкой-другой рейнвейна или бургундского, да чтобы о том не пронюхал университетский педель Ланге, устроить дружескую попойку, а паче провести веселую вечеринку с барышнями из нескушного дома, чтобы потом разойтись с ними по квартирам, – ступайте в кондитерскую Германа, что на Воскресенской улице. Там во второй зале стоит будто бы платяной шкап. Открываешь его дверцы, входишь в него и, пройдя сквозь несколько рядов тулупов, казакинов и душегреек, попадаешь в уютную камору- кабинет с двумя столиками, десятком стульев, старой оттоманкой, повидавшей многое, и обшарпанным гармоникордом фабрики Дебэне. Здесь хоть оперные арии пой – никто вас не услышит, ибо стены каморы в аршин толстенные, а то и более.
В данный же день месяца марта и обозначенный час, о которых повествуется в сие время, сидели за одним столиком трое: командир роты четвертого резервного баталиона Охотского пехотного полка, расквартированного в Спасском уезде после известной бучи в селе Бездна, штабс-капитан Наполеон- Казимир Людвигович Иваницкий, мужчина двадцати пяти годов веры римско-католической; студент медицинского факультета Императорского университета Семен Жеманов, член Замкнутого кружка студенческого клуба, веры православной и поклоняющийся единственно Мамоне и мечтающий открыть в городе фотографический павильон, но не имеющий на то средств студент университета Иван Глассон. На столе среди немногочисленных закусок было три бутылки бургундского. Когда две из них сделались пусты – причем выпиты они были преимущественно штабс-капитаном и будущим медиком Жемановым, – Иваницкий вдруг спросил, твердо глядя Глассону в глаза:
– Вы когда-нибудь стреляли, господин студиозус?
– Приходилось, – небрежно ответил Глассон, слегка обиженный за «студиозуса».
– Это хорошо, – заявил штабс-капитан и ткнул вилкой в розовый кусок ветчины. – Это может скоро пригодиться.
Глассон опасливо посмотрел на Иваницкого. «И дернул же меня черт ответить ему в положительном смысле. Ну, сказал бы: нет, дескать, не стрелял и даже никогда не держал в руках никакого оружия. Что, убыло бы разве от меня?»
Прошлой зимою человек пятнадцать из Студенческого клуба, куда только что приняли Глассона, решили обзавестись ружьями. Инициатива исходила от студентов Бирюкова и Лаврского, двух приятелей, принадлежных к Замкнутому кружку клуба, куда хотел попасть и Иван. На толчке, где можно было приобрести все, от спичек до коровы, он купил старое ружьецо, прельстившись его ценой – всего-то рубль с полтиной. Правда, дуло ружья было ржавым и свободно отделялось от ложа, но от этого оно не переставало называться оружием. К тому же Иван в двух местах привязал ствол ружья к ложу.
На нынешних Святках студенты решили пострелять, собрались в числе десяти человек и с ружьями на плечах преважно и средь бела дня прошли по Воскресенской до крепости, спустились под гору и направились к мельнице. Там, на замерзшей реке, они попросили мельника укрепить стоймя большую льдину и к ней прислонили широченную доску, в которую стали палить из своих ружей. Иван помнил, как сильно забилось сердце, когда пришла его очередь. Ему зарядили ружье, и он, обливаясь холодным потом, выстрелил. А потом долго лежал на снегу, оглушенный и ничего не понимающий. Когда поднялся, увидел свое ружье: дуло лежало отброшенным по правую его руку, ложе, вконец изломанное, – по левую. Собирать ружье он не стал и пошел домой, решив больше никогда не прикасаться ни к какому оружию.
– Совет клуба решил принять тебя в Замкнутый кружок, – подал голос Жеманов. – А затем, – он придал голосу торжественность, – мы будем рекомендовать тебя в десяцкие. Ты будешь руководителем двух пятерок рядовых функционеров нашей организации. Но для этого ты должен исполнить одно поручение.
– Я готов, – шумно сглотнул Глассон и отхлебнул из своего стакана бургундского.
– Скоро в Средневолжске начнется восстание, – важно промолвил штабс-капитан. – Оно всколыхнет всю губернию, и для этого почти все готово. Из центра вот-вот должны приехать наши товарищи и привезти очень важные бумаги.
– Прокламации? – с дрожью в голосе спросил Глассон.
– Гораздо важнее. Но этого я вам пока сказать не могу.
