Каневич только что выехал в Берлин. Он утверждает, что цель его поездки возвращение в С.- Петербург, но есть повод думать, что он заедет в Литву и Варшаву.
При нем один немецкий паспорт на имя Гирша, завизированный на выезд в Италию, другой на его собственное имя, выданный французским консулом в Москве и снабженный требуемыми визами, между прочим, и визой генерального консульства в Париже.
Имеются неопровержимые свидетельства, что Каневич принимал участие в печатании ложного манифеста, адресованного от имени государя императора к крестьянам Поволжья. Оно печаталось в норвежской и виленской типографиях и через Княжество Финляндское было отправлено в С.-Петербург в количестве 10 тыс. экземпляров. Привез их сам Каневич, а также и 50 тысяч рублей серебром, предназначенные для поддержания возможного мятежа в Поволжье. Уже из обеих столиц выехали эмиссары для распространения манифеста на местах.
Касательно самого Иеронима Каневича. Он французский подданный, сын литовского уроженца. В Париж приехал из С.-Петербурга, где занимал место инженера при железных дорогах. Холодного, умеренного образа мыслей. Более связан с Францией, нежели с Польшей. Фигура в достаточной степени самостоятельная, хотя за ним, несомненно, стоят силы, не сравнимые по широте возможностей и масштабам ни с Жондом Народовым, ни с Польским центральным нац иональным революционным комитетом, ни тем более с российскими революционными кружками и прочими п ротивуправительственными тайными организациями».
Всего этого было вполне предостаточно, чтобы арестовать Каневича и предъявить ему обвинения по участию в подготовке противуправительственного заговора. Это намерение и было исполнено 5 июня при попытке Каневича пересечь государственную границу России. К тому времени арестованный в Москве по распоряжению обер-полицмейстера графа Крейца более месяца тому назад поручик Мрочек уже давал признательные показания в казематах Петропавловской крепости, куда вскорости перевели и бывшего подпоручика Ромуальда Станкевича. Розыски поручика Черняка и студента Юзефа Сильванда оказались безуспешными.
Ивана Марковича Красноперова арестовали после его вояжа в Вятскую губернию. Его сдали вятские «товарищи», у коих был обнаружен подложный манифест и несколько противуправительственных прокламаций. На вопрос: «Откуда это у них?» – они просто указали на Красноперова. И в одну из ветреных ночей в двери меблирашки на Каменной, что снимал Иван Маркович, грубо постучали.
– Кто там? – подошел он к двери в одной рубашке.
– Здесь живет студент Красноперов? – спросили за дверью.
– Это я, – ответил Иван Маркович, уже догадываясь, кто его спрашивает.
– Именем закона, откройте!
Он приоткрыл дверь, и в комнату первым протиснулся высокий и плотный полковник Ларионов с двумя жандармскими офицерами.
– Вот ордер на обыск, – сунул Красноперову под нос мятую бумаженцию Ларионов. – Где ваши бумаги?
– В письменном столе.
– Откройте.
– Он не заперт, – с вызовом ответил Красноперов и демонстративно выдвинул из стола все ящики.
После тщательнейшего обыска и даже досмотра носильных вещей Красноперова, включая его носки, Ларионов составил протокол, скрепил его сургучной печатью и заставил расписаться в нем Ивана Марковича.
– А теперь потрудитесь одеться, соберите ваши вещи и на выход, – недовольно буркнул полковник, ибо был вынужден написать в протоколе последней строкой, что «при обыске на квартире студента Красноперова в бумагах ничего предосудительного не найдено».
– Куда? – спросил его Иван Маркович.
– Там видно будет, – неопределенно ответил Ларионов.
Красноперова усадили в пароконные сани, рядом с ним сел Ларионов, и возница тронул. Скоро сани остановились возле двухэтажного особняка на Воскресенской, где помещалось Губернское полицейское управление и казенная квартира полицмейстера. Оставив Красноперова дожидаться в приемной, Ларионов вошел в кабинет полковника Дагера и долго о чем-то с ним беседовал. Иван Маркович даже успел соскучиться и стал расхаживать по приемной взад-вперед, размышляя, что же последует дальше. А дальше последовало вот что: в комнату неслышно вошел человек с подносом, на котором стояла тарелка с двумя бутербродами с колбасой.
– Закусите на дорогу, молодой человек, – вышел в приемную барон Дагер и указал на бутерброды. – Дорога вам, господин студент, предстоит весьма дальняя.
– И куда же меня? – спросил Красноперов, с удовольствием принимая бутерброды.
– В Вятку, – охотно ответил полицмейстер. – Тамошний губернатор очень хочет побеседовать с вами.
За окном послышался какой-то шум. Иван Маркович прильнул лбом к стеклу, и в предрассветной мгле ему удалось увидеть, что во двор въехала тройка лошадей с просторными санями, обитыми рогожей. Двое жандармов в шубах стояли около саней и поглядывали в окна управления.
– Шуба у вас есть? – спросил Дагер.
– Нет, – ответил Красноперов.
– Принести, – приказал барон секретарю.
Через малое время шуба, в которых солдаты стоят зимой в ночных караулах, была принесена.
– Возьмите, – улыбнулся полицмейстер, – в этой шубе вам будет совершенно не холодно. И прошу вас, – заглянул он прямо в глаза Красноперову, – пожалуйста, дорогой ведите себя хорошо и не усугубляйте, ради бога, свое положение.
Предоставленная шуба действительно оказалась не лишней. А вот жандармы все два дня пути спали, мало обращая внимания на седока, сидящего между ними. Однажды, на станции в Малмыже, Ивану Марковичу удалось даже поговорить с крестьянином, подошедшим к нему с вопросом:
– Ты чево при жандармах? Убил, что ли, ково?
– Нет, я не убивец, – ответил ему Красноперов. – Просто я был за то, чтобы вам, крестьянам, дали, наконец, землю и волю. За это я теперь и при жандармах.
Когда, дав роздыху лошадям, они отправлялись дальше, на улице перед воротами станции их поджидала толпа крестьян человек с десяток, которые, завидев выезжающие с Красноперовым сани, молча сняли перед ним свои шапки.
На третий день, утром, они приехали в Вятку и подкатили прямо к губернаторскому дому. Ивану Марковичу опять пришлось помаяться в приемной, покуда его не пригласили в кабинет. Там находились губернатор генерал Струков, комендант города и жандармский капитан. Они долго, как будто какую-то диковину, разглядывали Красноперова, а затем губернатор взял в руки лжеманифест и несколько прокламаций.
– Вы признаете, что это ваши бумаги?
– Да, признаю, – ответил Иван Маркович.
Губернатор кивнул и передал бумаги капитану.
– Что ж… – Струков пожал плечами и выразительно посмотрел на коменданта. – Отвезите господина студента на его новую квартиру.
По дороге комендант спросил, есть ли у Красноперова в карманах булавки, иголки, ножницы или перочинный ножик.
– Нет, – ответил Иван Маркович.
– Хорошо, – констатировал комендант и сказал: – Господин губернатор хотел было определить вас в острог, но я нашел это слишком жестоким и настоял, чтобы поместить вас в больнице душевнобольных. Вы не возражаете?
Красноперов не возражал.
В больнице его привели в светлую комнату в два окна с железной кроватью под мочальным матрацем и двумя подушками. Белье было чистое, байковое одеяло совершенно новым.
– Ежели вам что-нибудь будет нужно, – с улыбкой сказал комендант, – папирос там, сигар, то вам стоит
