Вижу.
Суета на станции Несветай, шум, гудки паровозные. Три эшелона, тяжелый бронепоезд, пушки на платформах, деловитый народ с «мосинками» – харьковские металлисты, луганские забойщики, юзовские слесаря. Не сдается Донецко-Криворожская республика, собирает силы для последнего боя. Все на борьбу с германским империализмом! Не отдадим врагу родную пролетарскую Украину!..
– Чи не до товарища Руднева вы? Ждет он вас, товарищ Кайгородов. Со вчерашнего дня еще. Там он, у бронепоезде.
Смотрит на меня комиссар Шульга взглядом наивным, простым. Весело смотрит. Интересно, не он ли у Руднева контрразведкой ворочает?
– Спасибо! – улыбаюсь в ответ. – Я, Петр Мосиевич, часто вспоминаю, как мы в Лихачевке… Вместе.
Гаснет усмешка, твердеет взгляд.
– От и я вспоминаю. И товарищ Жук, командир наш боевой, светлая память, пока живый був, згадував. Як трэба, воевали, сыльно… С германцем… поможете? Надо, ох, надо!
Не улыбается комиссар, не шутит. Кончились шутки – немцы в Донбассе, истекает кровью Донецко- Криворожская.
Что ответить?
– Скажите, товарищ Кайгородов, с кем я все-таки разговариваю? С генералом Донской армии – или с… нашим человеком в Новочеркасске?
Стальные стены в заклепках, стальной потолок. На откидном столике – томик Шопенгауэра в мягкой обложке. 'Мир как воля и представление' – большими черными буквами. Пустой стакан, свернутая карта…
Тот, кто памятником застыл на знакомой с детства площади, на чей надгробный камень я так и не положил цветы, оказался совершенно не монументального вида: невысок, рус, голубоглаз. Разве что взгляд такой же – бронзовый, твердый. Словно металл уже проник под кожу молодого замнаркома, готовый заместить бренную плоть, слишком слабую, чтобы вынести неимоверную тяжесть войны, смерти и бессмертия. Николай Александрович Руднев, тезка моего деда по матери, забытый полководец, несостоявшийся диктатор…
– Прежде всего, вы разговариваете с вашим соседом, товарищ Руднев, – смотреть ему в глаза было трудно, но я старался не отводить взгляд. – По Харькову. Я даже вам кое-что должен… А еще – с вашим человеком в Новочеркасске. Может быть, единственным.
Голубые глаза были холодны и спокойны. Заместитель народного комиссара ждал, что скажет ему генерал по особым поручениям Атамана Войска Донского. И я вдруг понял, что могу заранее расписать весь наш разговор – по фразам, по вопросам-ответам. Нет… Нет… Нет… Нет!
Я покосился на томик в мягкой обложке. Шопенгауэр… Обычно красные командиры предпочитали Ницше.
– 'Наш мир – наихудший из всех возможных миров'. Ты тоже так считаешь, Николай?
Его Мир, конечно же, не был наихудшим, не был даже плохим, как не может быть дурным или хорошим нечто несравнимое. Мир был самым обычным – точнее, стал. Из уютного закутка, куда так приятно попасть из огромной неупорядоченной Вселенной, Мир, меняясь и меняя маски, превратился, наконец, в самого себя – истинного. От ощущения нереальности, от виртуальной «стрелялки» – к Бытию, к материальности, к душе. Сравнивать стало не с чем. Метаморфозы завершились, хаос, циферблат, туннель, грохочущий тамбур – все исчезло, оставшись лишь в памяти, как остаются сны. Бабочка тоже сгинула, вдоволь намахавшись крыльями. Она стала подобной мириадам иных душ, несомых вечным ветром из Ниоткуда в Никуда, из Вечности в Вечность. Мир и Человек. Их спор не закончился, но теперь ни у кого уже не было преимуществ. Знание перестало служить оружием. Мир переменился, и Будущее окончательно обрело право на тайну. Мир тоже оказался бессилен против человеческой свободы, против права пылинки на вольный полет. Хаос стал Космосом, Мир – Вселенной, бунтующий Творец – обычным человеком, частью и плотью устоявшейся реальности.
Он не спорил с Миром. Он жил.
Я – жил.
– По каким причинам вы приехали в Новочеркасск? Прошу основательно подумать над ответом.
– Исключительно по личным причинам. Да.
Куда можно попасть после возвращения из вражеского штаба? Ясное дело, в контрразведку. Под белы ручки, в кресло, к двум внимательным следователям, доброму – и наоборот. Лампа в лицо, графин с мутной водой на столе.
Протокол.
– Вы подтверждаете тот факт, что штурм Екатеринодара был сорван из-за вредительского приказа Корнилова, оставившего бригаду Маркова в резерве, чтобы обеспечить успех своему любимцу Неженцеву? А также из-за столь же преступной безынициативности самого генерала Маркова, не оказавшего помощь гибнущей армии?
Даже не по себе стало. Никак дело шьют? И кому?!
– Клевета! Марков был направлен охранять раненых. Можете считать, что генерал Корнилов пожертвовал городом и собственной жизнью, но не оставил раненых «добровольцев» на поругание врагу. Да! Он не бежал, как другие генералы-трусы!
Накаркал Принц, накаркал! Вот она, родная ВЧК, уже работает, в поте лица трудится. А то, что 'Осведомительным агентством' поименована, разницы никакой. У большевиков военная разведка вообще – Регистрационное управление. Одни осведомляют, другие регистр ведут.
– Так все-таки, почему вы покинули армию и тайно прибыли в Новочеркасск? Является ли ваш поступок результатом малодушия – или вы действовали согласно полученному приказу? А если так, кем был отдан этот приказ? Подумайте, прежде чем отвечать, подумайте. Настоятельно советую!
