врагов.
– Ты сама не веришь в то, что говоришь, Саша. Но ты даже не понимаешь, насколько права. Ты еще не знаешь, что это возможно – убить миллионы людей, тысячи тысяч. Тысячи тысяч, Саша! Пуля весит девять грамм, чтобы прострелить затылки миллиону понадобится девять тонн. Но и это возможно, даже не слишком сложно. Убить смогут – так убить, чтобы даже имен не вспомнили, чтобы через век самодовольные историки уверяли всех, будто этого никогда не было. Да такое возможно – и уже начинается, первые рвы забиты доверху, копают новые. Ты полька, ты должна была слышать об Освенциме. Не дай Бог нам всем дожить до того, когда он станет Аушвицем. Пролитая кровь – ничто по сравнению с той, которой еще предстоит пролиться. Никого не будут жалеть, никого не станут миловать. Ты этого хочешь, Саша?
Танго танцевать просто. Надо только не сводить глаз с той, с которой танцуешь, с ее глаз, зеленых, полуоткрытых, замечать каждое движение, твердой рукой возвращать на верный путь – к следующего шагу, к следующему повороту. La Caminata, el Paseo, la Cadencia – Шаг, Прогулка, Отсчет – у танго простая речь, очень простая. Она не сложнее языка пуль и смертных приговоров, она столь же ясна и четка. Шаг, шаг, шаг… Пальцы застыли на синей тонкой ткани, ладонь впилась в ладонь, горячий прокуренный воздух зала режет глаза, рождая нежданные слезы. Не стоит плакать – не о чем и незачем. Поздно! Танго, дамы и господа, танго! Иза Кремер поет для вас, она в трауре, она поет танго в Мертвой Стране, когда-то называвшейся Россией. Танцуем, дамы и господа, танцуем! Смерть еще не здесь, она за темным Аксаем, мы еще живы, в зале горит свет, в бокалах пенится шампанское. Последнее шампанское, дамы и господа, последняя гастроль, последняя ночь! Танго, танго, танго…
Саша остановилась у нашего столика, поглядела на остывающий после 'El Chaclo' зал, усмехнулась:
– Никто нас не видит, правда, Филибер? Сотни людей, ни стен, на занавеса, но мы никому не нужны. Как и в жизни…
Повернулась, ударила взглядом зеленых глаз. Зеленый и синий, морская волна…
– Правильно, что танго запрещали! Даже название нельзя было упоминать в газетах, знаешь? Специальный циркуляр выходил, отец был редактором, рассказывал… Мы наговорили друг другу…
Я протянул руку, коснулся ее пальцев…
– Погоди, мой Филибер! Сейчас я успокоилась… почти. Я скажу, а ты послушай. Это похоже на мелодраму, глупую, провинциальную, но… Я действительно хотела тебя убить. Какое-то наваждение, несколько ночей спать не могла – видела, представляла… Жду, пока ты заснешь. Ты всегда спишь на правом боку, я заметила. Да… Ты начинаешь ровно дышать, я беру «маузер», твой 'номер один', аккуратно прикладываю к твоему виску… Ты спал, твоя кожа пахла моим потом, а я сидела рядом, представляла, видела…
Мы стояли у столика, посреди шумного зала, нас никто не видел, никому не было дела до женщины в новом синем платье и мужчины в генеральском кителе с чужого плеча. Наверное, я должен был испугаться – или напротив, успокоить ее, но слова не шли, я просто стоял, слушал, представлял.
Видел.
– Я же говорю, Филибер, мелодрама, дурной фарс. Мне казалось… Казалось, что я – Мир, наш Мир, а ты – чужак, никто из ниоткуда, и я должна, обязана… И еще я видела циферблат, огромный, как небо, цифры двигались очень быстро, время уходило… Я никогда не принимала наркотиков, Филибер, даже когда меня ранили, это был не бред, не видение… Мне стало страшно, я несколько раз порывалась тебя разбудить…
Я молча кивнул. Все верно, Саша не ошиблась. Мир и Человек. Мир защищается, у Него много лиц и личин, Ему нетрудно взглянуть на меня через зеленые глаза. Но танго и в самом деле следует запретить. Моя смерть может стать гибелью для этой Вселенной. Небезопасно убивать Творца.
– А потом… А потом все оборвалось, кончилось. И я вдруг поняла, все поняла, мой Филибер. Ты – не пришелец из ниоткуда, не граф Монте-Кристо, не Гарун аль Рашид. Ты – авантюрист, которому ничто не дорого, для которого Россия, Родина – пустые слова. Ты играешь, а не живешь, Филибер. А надо жить, жить – и умирать. 'Аллах акбар, детка! Аллах акбар!' Жуткие стихи, но… правильные. Я обещала тебе, мой Филибер, даже клялась. А теперь прошу: отпусти! Я не хочу быть с тобой, не хочу видеть, как человек, которого люблю, становится предателем, становится… ничтожеством.
Надо было отвечать, объяснить, объясниться. Я молчал. Мне есть, что сказать Миру, но как возразить Саше, подпоручику Ольге Кленович, офицеру Белой армии? 'Дело в крови, слишком много ее уже пролито, ее не забудешь, не простишь…' Саша не простит.
– …А сейчас! Впер-р-рвые!.. В Новочеркасске… В Р-р-россии!..
Резкий визгливый голос конферансье заставил вздрогнуть. Нас никто не видит, мы никому не нужны. Ночь Танго мчит дальше, к близкому рассвету, к утренней перестрелке за Аксаем, надо успеть, дотанцевать, дожить…
– …Сенсация века! Знаменитое… Пугающее… Манящее… Танго Смерти, именуемое также…
Саша не выдержала, дернула алые губы в улыбке. Даже ее допекло. Танго Смерти… Перебор, даже для 'Арагви'.
– …'Кумпарсита'!!!
Ольга Станиславовна Кленович повернулась, покачала головой:
– Новое что-то. Не слышала.
– Услышишь! – усмехнулся. – Прямо сейчас…
Певица в черном траурном платье шагнула к краю сцены – строгая, серьезная. В руках бумажный лист, наверняка – слова. Никогда не думал, что «Кумпарситу» пели. Ради такого стоило совершить el Paseo почти на целый век.
– Ты не ответил, Филибер!
– А разве тебе нужен ответ?
Негромко вступил оркестр, Иза Кремер поднесла белый листок к глазам…
