Я думал, что он попросит повторить, но Хивинский просто закрыл глаза. Посидел, помолчал…
– Запомнил! Здорово, Николай Федорович!.. Еще, пожалуйста. Если… Если можно!
Можно? Конечно, можно. Что угодно! Стихи. Текст предсмертной записки. 'Любовная лодка разбилась о быт. Товарищ Правительство, моя семья – это Лиля Брик, мама, сестры…' Кажется, все что мне осталось – быть пророком Смерти. Нельзя! Я здесь совсем для другого…
– Я хочу быть понят моей страной, а не буду понят – что ж?!
По родной стране пройду стороной, как проходит косой дождь.
Цветы – в фарфоровые китайские вазы, шампанское – пробками в лепной потолок, заливную осетрину – в хрусталь. Веселись, Новочеркасск-столица. Ничего, что война, ничего, что враг за Аксаем… Гуляй да пой, казачий Дон! Пока еще можно, пока еще живы. Гуляй!..
– Единственная гастроль… чудом… из большевистских застенков… великая и неповторимая…
Лепной потолок, бронзовые люстры, синий табачный дым. Битком набит «Арагви», яблоко не кинуть. Золотые погоны вперемешку с пышными платьями, лысины и «офицерские» проборы, старомодные дамские прически-башни, новомодные «парижские» стрижки…
–..С терзающей душу программой… 'Танго в Мертвой Стране'… Иза Кремер!!!
– А-а-а-а-а-а-а-а-а! Иза-а-а-а-а-а!..
Несравненная, роскошная, чудом не расстрелянная, бежавшая, спасенная, в черном платье с черным бантом… Ах-х-х-х-х!
Танго, дамы и господа, танго! Страшный, смертный танец, символ греха и разврата, трущобный вальс, порождение домов терпимости далекой знойной Аргентины, строжайше запрещенный в России, порочный, вызывающе бесстыдный. В Российской империи его не танцуют, никогда, никогда! Только нет ее больше, России, а танго есть. Танцуем, танцуем, пока живы мы сами! Танго, танго, дамы и господа! Черное платье, черный бант…
Саше одета не в черное – в синее. Сгорели наивные бабушкины кринолины, засыпаны негашеной известью братских могил. На сестре милосердия – тонкая ткань-перчатка, обтягивающая, ничего не скрывающая – как и танго, которое мы танцуем. Танец пьяной и разгульной черни, танец «бывших», ныне ставших никем, загнанных киями-штыками в новочерасскую лузу, потерявших все и уже уставших об этом жалеть. Незачем! Ничего не вернется, не воскреснет. Прошлого нет, нет и Будущего, есть только танго, танго, танго, есть дивный голос чудом спасшейся от большевистской пули Изы Кремер. Она в черном, это траур, дамы и господа, траур по нам, по России, по нашей жизни. Единственная гастроль, прощальная, последняя. Танго, танго!..
На Саше синее платье, на Саше – колье из голубых топазов. Куплено за бесценок, почти даром – кому сейчас нужны топазы в Новочеркасске? Смерть за Аксаем, она никуда не уходила, ждет, караулит, напоминает о себе гулом канонады, пулеметной трещоткой. Только сегодня, только этим вечером можно надеть синее, застегнуть маленький замочек на шее – и танцевать, танцевать, танцевать… Завтра придется надеть платье с красным крестом – или гимнастерку, тоже с крестом, но серебряным, с геройской «веткой». И будет ли оно, вообще, завтра? Танго – танец будущих вдов и вечных невест, прощание с Россией, с прежней жизнью, со всем, что дорого. Ничего уже нет, мы танцуем, глаза Саши полузакрыты, растрескавшиеся губы, которым не помогает никакая помада, алеют свежей раной. La Caminata, el Paseo, la Cadencia – Шаг, Прогулка, Отсчет – у танго простой язык, как проста жизнь, как проста смерть. Las Cunitas – Покачивания колыбели, el Circulo – Круг, и дальше, дальше, до самой трехшаговой la Resolucion, Резолюции-Итога, окончательного, как короткий росчерк карандаша на смертном приговоре. Танго, танго, танго…
О чем можно говорить, когда ладони впились в тело, когда гладкая синяя ткань-перчатка скользит под пальцами, когда хрипло дышат губы? Только об одном, только об одном…
– Ты обманул Маркова, Филибер! Ты его предал – его и всех остальных, не погибших под Екатеринодаром! Он уйдет на Кубань – навстречу смерти, навстречу Автономову! Почему я не убила тебя, мой Филибер? Это было так просто! Теперь поздно, поздно!..
– Я не предавал Маркова, Саша. Автономов пропустит Добровольческую армию на Тамань, где высадились немцы. Туда сейчас спешит отряд Шкуро и Слащова, 'новая армия', ни «красная», ни «белая» – народная. Сергей Леонидович сумеет собрать вместе кубанские отряды. Это и будет Армия, которую он мечтает создать, большая, настоящая. Он сможет остановить немцев, объединить всю Кубань. Всех, кто захохочет защищать Родину от врага…
– Будь ты проклят, Филибер! Ты – обманщик, ты – предатель. Наши враги – не какие-то немцы, немцы – стихия, прилив, они все равно уйдут. Наш враг – большевики, и только они, хамы и убийцы, распявшие и осквернившие Россию. Мы должны воевать лишь с ними, с ними одними! Твоего Автономова надо разрезать на куски, он – убийца Лавра Георгиевича, он приказал глумиться над телом Вождя… Ничего, Марков разберется – и с Автономовым, и с тобой, мой Филибер.
– Пусть. Марков понял главное. Я предложил ему выход из ловушки, из склепа, из могилы, куда загнали «добровольцев». Он снова на Кубани, и уже от него зависит, кем стать – народным вождем или мстителем за безголового авантюриста. Если Марков решится и поднимет Кубань против немцев, если мы договоримся с Артемом и Рудневым, нам удасться создать фронт – Национальный фронт от Луганска до Новороссийска. Домашние склоки уладим после, их можно уладить. Мы вместе защитим страну, а тот, кто сражается плечом к плечу, трижды подумает, прежде чем выстрелить в товарища. Родина важнее, чем партийная программа!..
– Нет, мой Филибер! Это иллюзия, страшная утопия, ты обманул сам себя и теперь хочешь обмануть остальных. Дело не программах, дело в крови, слишком много ее уже пролито, ее не забудешь, не простишь. О какой Родине ты говоришь, мой Филибер? Родины нет, Россия погибла, есть Совдепия, антихристова Большевизия – и кровавые ошметья вокруг. Сначала надо убить большевизм, убить каждого большевика, если понадобится – убить тысячи и миллионы, закопать в землю, вбить кол – а потом уже строить новую Россию. Это возможно, надо только захотеть, очень захотеть, надо не жалеть и не миловать – ни себя, ни
