Кожаная папка, металлические застежки. Может, хоть Василий прочитает?
– Погоди, Филибер! Я должен… Мы долго говорили, обсуждали…
Кажется, не ожидал. Наверняка приготовился убеждать, может, даже план на бумажке набросал. Или ему набросали.
– Митрофан Богаевский считает, что сам факт переговоров сорвет наше соглашения с «левыми» – эсерами и эсдеками. Надо с ними договариваться, а не с большевиками.
…На крыльце сидит собачка с маленькой бородкой. Глазёнки умные таращит, думы думает. Тоже умные.
– Такие переговоры скомпрометируют Дон перед всей Россией, перед теми, кто борется с большевизмом. На нас станут смотреть, как на предателей. И не только в России. Наши союзники, Антанта…
…А это уже наверняка братец старший. Тот не просто умен – мудр.
– И на Дону о таком говорить не должны. Представляешь, если узнает Дроздовский? Ты же сам он нем рассказывал. И все остальные, у кого родичи убиты и замучены… Такое начнется!
Гладко говорил мой друг Василий Михайлович Чернецов – точно на экзамене в юнкерском. Поди, заучивал, зазубривал, репетировал. Либеральные нынче времена, лет через двадцать прислали бы за мной черное авто с занавешенными стеклами… Признавайся, шпион анголо-мозамбикский в умысле на государственную измену. Колись, колись, у нас и не такие бобры кололись!
– Филибер, ты… Слушай. Хватит об этом, а? И так невесело… Да, забыл. Отец Серафим перед смертью несколько писем продиктовал. Одно – тебе. Держи!
Белый тетрадный листок, пополам сложенный – в обмен на папку с докладом. В самом деле запамятовал ушастый – или так в сценарии?
О чем пишет мертвец? Загробная анафема?
'…За что почтительнейше прощения у Вас, глубокоуважаемый Николай Федорович, прошу. Ибо забыл я, что долг тех, на ком Чин Ангельский – не грозить, не Адом стращать, но нести Весть Благую. Не бойтесь, сын мой, не страшитесь Зла. Открыта была мне истина, дабы и я без страха принял кончину непостыдную. Силен наш Господь! Ведомы Ему все промыслы – и наши, и Вражьи. Не быть тому, что чрез Вас хотел Враг в мире нашем свершить. Расточатся козни его бесследно, восторжествует воля Высшая, и Небеса возликуют. Вы же, невольник чужого замысла, возрадуйтесь – и смело его отриньте. Не быть по Вражьему, но по Божьему только. Посему смело от Ада отвернитесь, дабы к сонму праведных прилепиться, ибо Ад – не ваша абстракция, не «логика», но черная бездна, боли неизреченной полная…'
– Плевать мне на политику, Филибер! На интриги, на министров с генералами. Ты! Как ты мог?! Ты всех предал – всех нас, и живых и мертвых! Ты своих Зуавов предал, Филибер!..
…Служили два товарища, ага. Служили два товарища, ага. Служили два товарища в однем и тем полке…
– Ты! Ты же нам, Филибер, надежду дал, всему Дону. Мне – дал! Я уже не верил. Улыбался, заставлял других верить – не верил! Все, крышка, вата, амба! И тут ты, Зуавы твои… Я даже под Глубокой надеялся, когда нас крошили, что ты придешь, выручишь. И ты пришел! У меня такого друга никогда не было – и не будет уже. Филибер, как ты мог, как ты мог!..
…Вот пуля пролетела и ага. Вот пуля пролетела и ага. Вот пуля пролетела, и товарищ мой упал…
– Теперь ты с «красными», с краснюками, зовешь большевиков спасать… Знаешь, застрелись! Или рапорт подай – или просто убирайся, чтобы твои же Зуавы тебя, как врага, не шлепнули. Нет! Не тратят на таких, как ты, пуль – живьем в землю зарывают. Только не примет земля Иуду. Будь ты, проклят, Филибер, я теперь в жизни никому верить не смогу!..
…Тады ему я руку протянул. Тады ему я руку протянул. Ему я руку протянул – он руку не берет… Служили два товарища ага. Служили два товарища в однем и тем полке…
Букет я купил прямо у входа в Атаманский дворец. Шустрая девчушка подскочила, затараторила. 'Господин офицер, господин офицер…' 'Господину офицеру' было не до цветов, но знакомые грозди сирени заставили остановиться. 'Моника Лемуан', любимый сорт. Искусили…
Все к лучшему, даже сирень. Нет, не «даже» – тем более. Ясный майский день, шумная улица, букет в руке.
Гуляем!
По чужому городу, по земле, так и не ставшей родной, мимо незнакомых людей, с которыми никогда уже не подружиться, даже не узнать имен. Вперед, вперед, без цели, без надежды, без смысла…
Май 1918-го. QR-90-0 – Q-реальность, минус девяносто, без искажений и изменений. Я шел по Новочеркасску.
Эксперимент окончен. Можно веселиться. Гулять. Дышать сиренью. Радоваться. В Ад возвращаться нет смысла. 'Черная бездна, боли неизреченной полная…' Скоро перестанут спасать даже наркотики. Сколько «погружений» в запасе? Хорошо, если два. Один раз я еще могу ошибиться, имею право.
Я шел по городу, по шумной лице, но яркие краски гасли, покрывались патиной, исчезали под грязным истоптанным снегом. 'Постройте личный состав…' С этого я начал – с построения, как и полагается по уставу. Юнкер Тихомиров. Юнкер Плохинький. Юнкер Костенко. Юнкер Дрейман. Юнкер Васильев… Почему- то казалось, что я имею право. Право Творца, право демиурга хренова… Юнкер Чунихин. Юнкер Петропольский. Юнкер Рудкин… Построить компьютерных человечков, нажать кнопку «Enter»… Повоевать захотелось, судьбы Мира порешать, теории проверить… Компьютерные человечки построились, побежали вперед, запели про Маленького Зуава. 'В путь, в путь, кончен день забав, в поход пора…' Портупей-юнкер Иловайский, юнкер Мусин-Пушкин, штабс-капитан Згривец… И покрылось небо квадратами, ромбами, и наполнилось небо снарядами, бомбами… Поскакали кевларовыми пастбищами свинцовые кони.
Маленькие Гавроши увидят Мадрид. Ни разу не был, но знаю… Обижаются, поди!
Юнкер фон Приц… Не погореть бы Принцу за связь с Иудой и предателем! Карточку 'The Metropolitan Magazine' ему завещать, что ли? Пригодится на подпольной работе… 'Упадет с эстакады картонным ящиком
