токмо материалистичен, но и…
– Филибер! Ну ты что, не сейчас! Я уже почти опоздала, бежать нужно. И не кури в кровати!..
– Скажи еще – 'на ложе', – вздохнул я, утыкаясь локтем в доски топчана. – В следующий раз прямо на полу постелем, все удобнее… Итак, если грех – научный факт, то каковы выводы из этого факта?
– Не выводы. Вопрос.
Саша ловко повернулась на лежаке, зеленые глаза оказались совсем рядом, теплая ладонь скользнула по щеке.
– Кто ты, мой Филибер? Откуда ты? Сколько тебе лет – на самом деле?
Мне бы удивиться. Не вопросу – тому, что он задан только сейчас. Я ждал его месяц назад.
С годом рождения решилось просто. В документах я проставил 1886-й – чтобы не числиться совсем уж мальчишкой, но и не быть старше Чернецова. Субординация, однако! Все считали, что выгляжу я моложе, лет на двадцать пять. Удобная она, Q-реальность! Биографию же выдумал совершенно отфонарную – три строчки в личном деле. Барнаул, а также исторический факультет Харьковского университета оставил – что мое, то мое. Даже тему диссертации (магистерской, конечно, не кандидатской) указал почти подлинную. Пусть удивляются!
Удивился лишь один человек – Митрофан Богаевский, коллега-историк, с которым мы быстро перешли на «ты». Университетское братство – не шутка. Gaudeamus igitur, juvenes dum sumus! Остальным такие детали были до всё того же фонаря. За шпиона или марсианина не принимали – и спасибо.
– Если я скажу о глазах, о том, как ты смотришь, мой Филибер, это будет, как ты говоришь, лирика. Но ты иначе двигаешься. Словно… боишься себя расплескать. Так ведут себя раненые – в первые минуты, до того, как упасть. Но ты не болен, ты совершенно здоров, у тебя даже царапины исчезают на следующий день. И голос… Ты привык разговаривать с людьми – с теми, кто значительно моложе или младше по должности. Знаешь, кем тебя здесь считают? Офицером американской армии! Наверное, из-за твоего английского, у тебя невероятный акцент. Но ты не американец, хотя и носишь в кармане корреспондентскую карточку 'The Metropolitan Magazine'. Русская артикуляция, хорошо знаешь Петербург и Москву, действительно жил в Харькове. И… не помнишь, сколько стоил хлеб до войны.
Все верно. Стать своим в чужом Времени, в чужом Мире, даже тобой сотворенным, нельзя. Разведчица Добрармии Ольга Станиславовна Кленович просто оказалась чуть наблюдательнее прочих.
– И еще… Это тоже – научный факт. Я выздоровела, Филибер. У меня чахотка, я не лечилась, некогда было. Мне оставалось… не слишком много. Поэтому я могла не щадить себя – и не щадить других. Но я здорова, мой Филибер. Рядом с тобой, понимаешь? Когда тебя нет больше двух дней, я снова начинаю кашлять… Кто ты?
Зеленые глаза смотрели серьезно, и мне вдруг показалось, что взгляд мне хорошо знаком. Взгляд мертвого солдатика из моих снов – недобрый, ироничный, выжидающий…. Неровный оскал, желтые кривые зубы. 'Давай!'
На меня смотрел Мир. Мой Мир.
– …Филибер! Дети в школу собирайтесь!..
Лазаре воскресе! Василий Михайлович Чернецов зовет на службу. Лично – в подобных случаях начальник 1-й Партизанской тонко учитывал обстоятельства.
– …Брейтесь, мойтесь, похмеляйтесь!.. Ольга Станиславовна, доброе утро!..
Встать, дотронуться губами до ее уха, сдернуть с табурета первое, что попадется из одежды, провести рукой по щеке, вспомнить, где лежит «кондратовская» бритва. Подъем – построение, сорок секунд, время пошло…
Вскочила, подхватила простыню, попыталась наскоро завернуться. Руки легли на ткань кителя…
– И целоваться мне тоже можно. С тобой, Филибер! Ты… Ты не ответил!
Взгляд любимой женщины… Взгляд убитого солдата…
– Я отвечу.
Губы коснулись губ.
– Шлем не забудь. Он – на сидении… Ну вид у тебя, Филибер! Погоны… Погоны когда наденешь? Хоть бы побрился…
– А еще полковник! – покорно кивнул я. – У меня бритва в кармане, доедем до какого-нибудь ручья…
На этот раз роли поменялись. Ушастый Кибальчиш не без удовольствия расположился в седле моей любимой модели 18-J, мне же досталась коляска вместе с пулеметом. Неэквивалентно!
– Не побреешься, я тебя сам, полковник, поброю, – Чернецов тронул газ, сверкнул крепкими зубами. – Будешь, кубыть кур после ощипа…
Поехали-и-и-и!..
Степь днем совсем не та, что ночью. Поэзию – птичек с букашками – можно смело игнорировать, а вот пулемет следовало проверить. Мало ли кто встретится? Фронт был совсем близко. Собственно, не фронт – мы шли от станицы к станице, выбивая особо упорных «краснюков». Подтёлковцы из местных, в бой обычно не вступали – бока берегли, а вот с рабочими отрядами и прочими революционными сифилитиками приходилось возиться. Моряки дрались отчаянно, но у нас была конница, броневики и, конечно, мотоциклы. Доктрина Мэхэма в ее донском варианте. Степократия.
'Люьюс'… Два диска… Живем!
– Машину отдадим! – донеслось сквозь треск мотора. – Сам знаешь – приказ!
В таком шуме не поспоришь, и я вновь согласно кивнул. Все правильно, вчера я просто дразнил излишне возомнившего о себе сотника Принца. Мы с Чернецовым как раз и настояли на том, чтобы все, вплоть до начдивов и штабных генералов, отдали авто и мотоциклы, кроме положенных по штату. Дело даже не в
