понимал, что Калиса не задержится у царя, не пройдет и месяца, как она вернется к прежнему господину. Как бы ни хороша была Калиса, а только царь Иван долго у себя баб держать не любит: потешится малость и выбросит за ворота.
Скоро один из нищих, сидящих напротив дворцовых ворот, заприметил, как стрельцы выводили Калису. Не было с ней прежнего сопровождения из боярышень и девок, которое по численности и пышности едва ли уступало свите самой Анастасии Романовны.
Прошла Калиса простой бабой, спрятав зареванное лицо в углы платка.
Эту весть мгновенно донесли до ушей Яшки Хромого, и с этой минуты, не ведая того, она находилась под пристальным вниманием его всевидящего ока.
– Что с девкой делать, Яков Прохорович?
– Ничего, – отвечал Хромой. – Охраняйте бабу. – И уже с яростью прошептал: – Чтобы никто дурного и помыслить не смел!
Калиса ходила по городу, с базара на базар. Яшке Хромому сообщали о том, что в одном из питейных домов ее пытался соблазнить стрелец, показав горсть монет, а в другой корчме хозяин предлагал расставлять на столы стаканы и за плату быть с гостями поуступчивее.
Калиса только усмехалась: ей предлагали за удовольствие несколько медных монет, когда еще вчера с ее ног стаскивали сапожки родовитые княгини.
Неволить Калису Хромец не станет. Пройдет день, и она вернется к прежнему хозяину.
Так и случилось.
Калиса вышла из Москвы и у бродячих монахов стала дознаваться про Яшку Хромца. Чернецы, распознав в красивой девке приживалку Хромого и самого царя, снимали шлыки. Как тут не оробеть, если за ее спиной такая силища прячется! Пожимали плечами монахи и уходили своей дорогой, опасаясь неосторожным словом накликать на себя беду. Однако Калиса не сомневалась в том, что каждое ее слово станет известно Яшке.
Скоро появился и сам Хромой. Вышел из леса здоровущим медведем и закрыл собой всю дорогу.
– Здравствуй, Калиса, вот ты и дома, долго же ты скиталась, – ласково привечал Яков Прохорович блудную дочь.
– Здравствуй, Яков... Примешь ли? – словно отцу, низко в ноги кланялась татю Калиса.
Житие в царских хоромах пошло девке на пользу: Калиса малость округлилась, на щеках красным наливом горел румянец, тело стало еще белее, еще более сытным и таким же вкусным, как пасхальный кулич, а пахло от нее медом и молочком. Так и съел бы ее Яков Прохорович, но удержался, только проглотил обильную слюну и отвечал хрипасто:
– Приму.
– Спасибо тебе. Ты мне отец родной.
– Скажешь тоже... отец! Думал, видеть тебя не захочу после того, как с царем улеглась, да вот видишь – простил! – Взглядом, полным суровости, окинул Хромец свое окружение. – Вот что я вам скажу! Если кто из вас посмеет прикоснуться к Калисе или хотя бы обидеть ее неосторожным словом... убью того! А теперь в лес иди. Монахи тебя проводят, а мне в Москву надобно. Дело меня поджидает. – И ушел, не оглянувшись.
Яшка Хромец вошел во двор Шуйского Петра попрошайкой. Постоял малость у высоких ворот, покрутил головой, послушал, как орут петухи, и пропел жалостливо:
– Может, мелкой монетки для бедного странника найдется, господа хорошие? Из далеких краев иду – не ел, не пил, ноги в дороге набил, подлечиться не у кого. Пожалейте, Христа ради!
На голос Яшкин высунулся отрок, зло прикрикнул на бродягу:
– Чего зря глотку дерешь, дурень! У нашего хозяина бродяги не в чести. Если хлеба надобно, так иди на соседний двор к боярину Захарьину – он таких, как ты, зараз по пятьдесят душ принимает! А у нас только полы зазря топтать!
Отрок уже хотел прикрыть калитку, как увидел боярина Шуйского. Он шел через весь двор прямо к воротам.
– Ты чего такое говоришь, холоп нерадивый! Когда это я в милости отказывал? Господь тебя за неправду накажет! Я всякого за свой стол посажу, что бродягу, а что юродивого, перед господом богом все равны. Не хочу, чтобы обо мне по Москве дурная слава шла. Проходи, мил человек, проходи, любезный. А ты, ирод, вели на стол накрывать! Да чтоб чинно все было. Ежели спросят, для кого честь такая, говори, что для нищего! Только они много видят, только они правду и могут сказать. А девкам скажи, чтобы воду теплую ставили. Накажи им, чтобы с дороги ноги вымыли милому человеку.
– Слушаюсь, боярин! – оторопел дворовый отрок и бросился вверх по ступеням выполнять распоряжение господина.
Под низким клобуком Яшка прятал улыбку. Кому, как не ему, знать про гостеприимство боярина Петра Шуйского: не однажды бродяги жаловались ему, что Шуйский скуп, лишнюю монету зря не выбросит, а однажды, поймав у терема двух нищих, велел их выпороть кнутами за то, что без спроса вошли во двор. Дважды бродяги хотели подпалить домину Петра Шуйского, и только запрет Яшки Хромого спас боярина от погибели.
– Ты проходи, мил человек, проходи! – повторял Шуйский и уже в самое ухо бродяги: – Что же это ты, Яков Прохорович? Мог бы мальца какого подослать, а сам бы задами прошелся. Никто бы тебя и не приметил.
– Осторожный ты стал, боярин. Неужно не знал ранее, что дружить со мной – это все равно что по плахе вышагивать? Не боишься поскользнуться на кровушке?
Шуйский долгим взглядом смерил Яшку и достойно отвечал, как и подобает вельможе:
– Ты меня не пугай. Мы с тобой вместе дьяволу служим, на рай я уже не рассчитываю. А теперь пойдем в дом, нечего здесь перед дворней выстаивать. Заприметят еще чего-нибудь, а потом перед государем не отговориться.
Столы в трапезной были заставлены яствами, огромными ломтями нарезаны окорока. В центре два кувшина с вином: в одном – белое, в другом – красное.
Яшка приглашения ждать не стал. Расселся хозяином на скамье и, сделав два глотка, осушил кувшин ровно наполовину. Потеплело нутро. В голове сделалось веселее.
– Почто звал, боярин, говори! Мне здесь рассиживать нечего. Хозяйство у меня большое, а оно пригляда требует. – Он отрезал огромный кусок окорока.
– Я вот с чем звал тебя, Яков Прохорович, – подлил в бокал татю рейнского вина боярин. – Руки мне твои требуются.
– С чего бы это? Задушить, что ли, кого надумал? А своей властью не справишься?
– Не справлюсь, Яков Прохорович, здесь особый случай. Окольничего надо... Ваську Захарова.
Яшка вернул окорок на тарелку и вытер жирный рот.
– Скоро ты мне предложишь самого царя придушить. Чем же тебе Захаров неугоден стал? – строго вопросил Яшка Хромой.
– Нужно мне... ты об этом не спрашивай, Яков Прохорович.
– Ну тогда не сговоримся, боярин! Пошел я! Чего мне лясы понапрасну точить?
Яшка уже встал, и Петр Шуйский понял: если не удержит он его сейчас, то тать у дверей даже не обернется.
– Что ты! Что ты, Яков Прохорович! Если ты настаиваешь, так я могу сказать... но только никому! Крест целуй!
Яшка усмехнулся.
– Виданое ли дело, чтобы тать на кресте клятву давал? – Однако бережно извлек из-под рясы крест и так же осторожно поцеловал. – Говори теперь!
Петр Шуйский посмотрел на дверь, но за толстыми дубовыми стенами была тишина.
– Не по своей воле умерла царица Анастасия Романовна... Вот так-то, Яков Прохорович! Васька Захаров в том повинен, потому и наказание понести должен.
– Так ты бы об этом и сказал бы государю, – прикрылся наивностью тать.
– Как же об этом государю скажешь? Его гнев против нас самих же и обернется.
– Ах, вон оно что!
