– Вот я и думаю, что здесь воля божья должна свершиться. Негоже, чтобы лиходей по земле ходил. Знаю, что золотом и серебром тебя не удивишь, ты поболе моего богат будешь. Но вот эта вещица тебе наверняка понравится да и девке твоей приглянется. Как ее зовут? Калиса, кажись?
Яков Прохорович внимательно посмотрел на боярина, но удивления своего не выдал: только сегодня появилась Калиса, а боярину Шуйскому об этом уже ведомо. Тать взял с ладони боярина золотое ожерелье.
– Царица его носила, а теперь оно твоим будет.
– Ишь ты... царица!
Ожерелье и вправду было знатным. Цепь замысловато клепанная, а изумруды казались камешками, поднятыми со дна морского.
– Византийской работы. Софья Палеолог его носила, последняя византийская принцесса. Потом оно в дар бабке моей досталось, а от нее уже ко мне перешло.
– Что же ты с таким дорогим подарком расстаться хочешь, боярин?
– Дело большое, а за него и такой вещицы не жалко, Яков Прохорович.
Петр Шуйский слукавил. Ожерелье не было царицыным, а купил он его месяц назад у персидского купца, который на месяц застрял в Москве, следуя со своим товаром в Великий Новгород. Однако он говорил так убежденно, что и сам поверил в собственную ложь.
Яков Прохорович подарком остался доволен. Такая вещица наверняка понравится Калисе, не устоять ей перед светом зеленого камня. И он подумал о том, как спустит с плеч платье и пристегнет золотую цепь на белой шее. Подойдет к ее зеленым глазищам изумрудный блеск. Он несколько раз подбросил золотую цепочку на ладони, опытным купцом проверяя вещицу на вес, а потом сунул ее за пазуху.
– Хорошо, быть по-твоему, боярин. Где Васька Захаров живет?
– На Арбате. Крыша его дома в бочку выложена. Не спутаешь ты его. Там один такой дом.
– Он, кажись, думным дьяком был? – у порога спросил Яшка.
– Был, – в свою очередь удивился Петр Шуйский осведомленности Хромца.
Грохнул разбойник дверью и быстро заковылял вниз по крутой лестнице.
Простояв думным дьяком подле государя, Василий Захаров не смел опуститься даже на скамью, а сейчас с полным правом сидел рядом с именитыми боярами, то и дело разглядывая свой новый охабень, рукава которого едва не касались пола.
Петр Шуйский не соврал: едва отошла царица, а Захаров на себя боярскую шапку стал примерять и уже через неделю вошел в Думу окольничим.
Вместе со вторым думным чином появился и достаток. Государь выдал жалованье вперед, и Василий прикупил меха и решил сшить с дюжину шуб, пять из которых будут выходными. Да такими, чтобы и перед именитыми боярами надеть не стыдно было. А еще окольничий купил четыре ведра пива и перепоил на радостях всю челядь и дворню. Батюшке отправил с посыльным бочонок вина и кошель монет, а на словах велел передать, что купит ему корчму и пускай на старости лет будет старик там хозяином.
Велик, однако, путь от свинопаса до окольничего. Кто бы мог подумать, что в Боярской Думе служить придется, от государя в нескольких саженях сидеть станешь. В прошлом году к отцу заявился, так самые почтенные старцы со слободы приветствовать пришли, шапки перед ним поснимали. А в малолетстве не называли иначе как Васька Грязь.
Василий Захаров устроил свой дом по подобию царского: в сенях дежурили сенные девки, во дворце суетилась многочисленная челядь, а в палатах он держал множество слепцов-домрачеев, которые в тоскливые зимние вечера распевали сказки и былины об Илье Муромце и Соловье-Разбойнике. А бахари у окольничего Васьки Захарова и вовсе были знамениты на всю Москву, послушать их былины приходили даже бояре: предлагали ему уступить сказочников, но окольничий всякий раз отказывался от многих денег.
Еще Василий Захаров прикупил немецких зеркал, которые выставил в девичьей комнате и у себя в тереме.
Он не отходил от зеркала уже с час, разглядывал свое изображение. Шапка из тонкого куньего меха и вправду была по нраву окольничему, а кафтан из дорогого персидского сукна сшит ему по плечам. Такой, как надо! Плечи не теснит, и грудь просторна.
Василий стал раздеваться, собираясь прилечь с женой, которая мирно посапывала на широкой супружеской постели.
Вдруг в сенях шибанулся о пол ковш и замолк.
– Потапий, ты, что ли, это?! Чего молчишь?! Потапий!
Потапий не отозвался, а в сенях слышались тяжкие шаги, гость явно не спешил уходить и топтался у порога.
– Кто там?! Господи, да что же это!
Василий пошел к порогу.
– Кто здесь?!
Окольничий едва отворил дверь, как почувствовал, что горло оказалось в капкане: чьи-то сильные пальцы сжимали его все сильнее, потом оторвали от земли, и последнее, что он успел увидеть, – это гаснущую в углу свечу. А потом бездыханное тело окольничего, уже не чувствуя боли, ударилось о дубовый пол. Яшка Хромой взял с угла погасшую свечу, сунул ее в ладони покойника и произнес:
– Отходи себе с миром.
Лукерья сжалась от ужаса, когда увидела, что из темноты прямо на нее шагнул высокий человек. Он уверенно пересек комнату и склонил волосатое лицо над ее телом.
– Никак ли вдова Васьки Захарова? Хороша девица. В постели ты задом елозишь? – простодушно поинтересовался чернец.
– Да, – отвечала женщина, видно, не совсем понимая, что говорит.
– Тогда годится, – качнулась большая голова Яшки Хромого, – я тебя пригрею. От твоего муженька одна душа осталась. А ты, по всему видать, бабонька горячая, тебе крепкая плоть нужна.
Неудачное посольство
Окольничий Сукин в тот же день выехал из Москвы. Показывая всякому чину государеву грамоту со строгими орлами на печати, он мог рассчитывать на то, что в ямах его задерживать не станут. Царский сват получал добрых лошадей, а на дорогу пироги с луком.
Некоторая заминка случилась только на границе, когда строгий таможенник, оглядев колымагу Федора Сукина, отыскал лишний горшок с немецкими монетами.
Хотел Сукин прикупить в Польше кое-какого товара, вот оттого и держал его под самым сиденьем, но кто бы мог подумать, что отрок окажется такой въедливый. Порыскал по углам, осмотрел сундуки, а потом посмел поднять царского посла.
– Подымись, Федор Иванович, может, под седалищем золотишко неучтенное держишь.
Хотел обругать его окольничий, но раздумал: тотчас бранные слова государю донесут. А потом еще злыдни найдутся, переиначат все, вот тогда опала!
Таможенник вытащил из-под сиденья горшок с деньгами. Пробуя его на вес, оскалился весело:
– Ты, окольничий, видать, золотишком умеешь гадить. Вон какими монетами насрал!
– То не мое, – возмущался Сукин, – то я вельможам везу. Они ведь как куры, им поклевка нужна. А без этих монет дело не сдвинется.
– Есть у тебя и серебро, и золото – государь из казны выдал, а это ты, видно, для их боярышень приберег. Не положено!
И велел дьяк выписать бумагу об изъятии денег.
Окольничий с досады только высморкался, забрызгав соплями собственный сапог, но перечить не посмел. Отрок хоть и чином невелик, но на границах главный – в его власти и в острог посадить, и того хуже – государю отписать.
На таможне Федора Сукина продержали еще день, давая тем самым понять, кто же здесь власть, а потом на вторые сутки, в темень, отправили в путь.
В карете Федора укачало – дорога была наезжена, и лошадки бежали ретиво, позванивая бубенцами. Только два раза колеса провалились в яму, да так шибко, что окольничий отшиб зад. Выглянул он в окно, обругал крепко возницу и опять удобно устроился на матрасе.
Путь до Варшавы был неблизкий. Федор Иванович делал небольшие остановки и снова двигался
