Того и гляди, на траву выкатятся. – И хихикнув, добавил: – Ловко ты его, Терентий! Он от этой Монсихи как ошалелый выскочил. Чем же таким ты его допек?
– Есть средство, – прозвучала в ответ хитроватая усмешка. – Ладно, взяли давай, потащили к реке.
Без особого почтения, поддевая коленями трудноподъемное тело, тати подхватили его под руки и поволокли в сторону реки.
Капитана Жеральдина Ланвена обуял животный ужас. Надежда на спасение таяла с каждым пройденным шагом. Теперь он уже не сомневался в том, что его несут убивать. Но в силу каких-то причин разбойники не стали этого делать на месте и решили утопить в реке. Осознав трагичность происходящего, Жеральдин попытался вырваться, извиваясь всем телом, закричать, но руки татей сжимали его все сильнее.
– Ишь, как извивается, немчина! Чует, что конец настал!
Теперь Жеральдин мог рассмотреть другого. По виду из благородного сословия, одежда вышита из красного сукна, на боку – сабля. Черты лица утонченные, пегая реденькая бородка, что горделиво топорщилась вперед, была ухожена, аккуратно пострижена и наверняка являлась предметом гордости хозяина. Определенно из офицеров.
Жеральдин понял, что его жизнь зависит именно от этого хорошо одетого господина и, впившись в него взглядом, попытался отыскать хотя бы нечто похожее на сострадание. Но живые выразительные глаза, слегка суженные к переносице, как встречается только у степных народов, смотрели холодно и безучастно.
– Илларион, наподдай-ка ему, милок, в дыхало, – почти весело приказал он, – а то, пока мы его до воды дотащим, так он нам всю душу вымотает. Да и кафтан может перепачкать.
– Это я мигом! – охотно отозвался скуластый и, коротко размахнувшись, стукнул Жеральдина пониже грудной клетки.
Дыхание перехватило. Воздуха не хватало. В какой-то момент Жеральдину показалось, что он умрет на руках у татей, но в следующую секунду в грудь прорвался поток спасительно воздуха. Вот только надолго ли?
– Будешь бедокурить, так мы тебя здесь и порешим, – просто произнес офицер, как что-то уже решенное. – Эх, зараза! – поскользнувшись на глине, офицер упал, выронив тяжелую ношу. Жеральдин больно ударился головой о выступающий камень. – Отъелся, боров, на российских харчах! Такого только перекатывать. Э-э... Взяли! Понесли!
Руки у офицера были сильные. Подхватив француза, он едва не выворачивал Жеральдину шею, причиняя еще большие неудобства. Наконец они добрались до реки, без всякого почтения разбойники сбросили тяжелую ношу прямиком на песчаный берег.
Выглянувшая луна длинной дорожкой легла на мерцающий серебристый след и упала на лицо стоящего офицера. И Жеральдин узнал в нем доверенную персону Софьи Алексеевны.
– Знает меня, видать, – удовлетворенно протянул офицер. – Глянь, Макарыч, как глазенки его забегали. Только недолго тебе помнить. – Достав из кармана несколько аккуратно сложенных бумаг, он продолжил: – Ворот ему расстегни. Ага... Вот так. Сюда я ему и суну грамоты. – Мелко рассмеявшись, добавил беззлобно: – Это грамоты водяным, чтобы не шибко над тобой изгалялись. Ну так что, Макарыч, закатим? А уже потом, когда он богу душу отдаст, тогда и развяжем.
Жеральдин забился, попытался отвязаться, но путы крепко стягивали конечности, ограничивали движения.
– Ого, как зашевелился!
Поднатужившись, тати подхватили француза и понесли его в воду. Действовали основательно, неторопливо, будто исполняли привычную, успевшую надоесть работу. Бородатый, остановившись, даже утер рукавом лицо, после чего ударил Жеральдина несколько раз ногой в брюхо.
У самой воды запарились. Все-таки не каждый день приходится волочить такую тяжесть. Посидели на камушках, разговаривая о пустяках, а когда собрались наконец с силами, посоветовали французу прикрыть глаза и, поднатужившись, вкатили его в реку. Последнее, что Жеральдин увидел в своей жизни, так это луну, которая сквозь толщу воды выглядела очень неровной и чрезвычайно неприветливой.
Глава 10
ДОЗНАНИЕ
Утонувшего Жеральдина обнаружила посадская девица Аксинья.
Спустившись по косогору с коромыслом на плечах к мостку, с которого обычно бабы полощут белье, она вдруг увидела всплывший и раздувшийся от воды расшитый кафтан. Еще не веря в свое счастье, она потянула его багром к берегу, обдумывая, как следует распорядиться неожиданной находкой. Например, можно было бы сшить из него нарядную рубаху, глядя на которую от зависти полопаются все посадские девки или, разодрав на лоскуты, удлинить платье. Но неожиданно багор воткнулся во что-то твердое, прежде чем Аксинью укутала с головой волна страха, она увидела, как из воды всплыло посиневшее лицо утопленника. Широко открытые глаза покойника взирали прямо на нее, как если бы взывали о помощи.
Позабыв про корыто с бельем, Аксинья, подгоняемая собственным криком, влетела вихрем на крутой склон и, не помня себя от страха, побежала к дому.
С полчаса перепуганные домочадцы не могли добиться от девки ни слова. Трясясь от страха, она только махала руками в сторону реки. Лишь когда девицу окатили ведром колодезной воды, она враз пришла в себя.
– Мать вашу! Ироды! Чего же вы меня полощите?! Утопленник в реке!
Домочадцы облегченно вздохнули и гуртом повалили к мосткам.
Еще через два часа к берегу пришли люди из Преображенского приказа: дознаватель, круглолицый окольничий со смешливой фамилией Оладушкин, и смурной тощий дьяк, которого почему-то все называли Ворона.
Оттащив утопленника под ивовый куст, дознаватель с дьяком почесывали морщинистые лбы и, порывшись в его кафтане, вытащили пачку эпистол, после чего о чем-то долго между собой судачили. Склонившись, заглядывали ему в лицо, как если бы хотели запечатлеть на его челе прощальный поцелуй. Признав в нем капитана Преображенского полка Жеральдина Ланвена, подались восвояси, повелев отнести покойника в погреб.
Было отчего зачесаться: о произошедшем следовало сообщить главе Преображенского приказа князю Ромодановскому. Федор Юрьевич в случайности не верит, а потому наверняка организует дознание, в котором примет самое деятельное участие.
Опустив головы, окольничий с дьяком направились к Федору Ромодановскому.
Князь Ромодановский не пил, лишь ночью. Но просыпаясь поутру, он опорожнял зараз полведра браги, награждая себя за столь долгое воздержание. Во хмелю князь был зол, но хуже всего случалось тогда, когда Федор Юрьевич оставался трезвым – в эти часы он выглядел неразговорчивым и нелюдимым. В такие моменты он внушал окружающим самый настоящий ужас. Но уже после ковша выпитой браги становился прежним главой Преображенского приказа, властным, дотошным, подозрительным, которому, как представлялось многим, неизвестно слово «милосердие».
Завалившись в палаты Преображенского приказа, окольничий с дьяком с покаянным видом сняли картузы и, опустив взгляды, поведали о бесталанной кончине французского бомбардира. Выслушав сбивчивый рассказ холопов, князь Ромодановский вдруг надолго замолчал и, устремив тяжеловатый взор на бившуюся в окно муху, предался нелегким думам.
Федор Юрьевич Ромодановский выглядел хмурым. Собственно, было отчего, ведь не каждый день приходится заниматься утопленниками, тем более, бомбардирами Преображенского полка. Был бы иной мертвяк, так с него бы и спрос невелик, закопали бы за посадами, где погребают неизвестных, отслужили бы молебен для очистки души, ну и дело с концом!
А тут бомбардир, да еще чужестранец!
По всей видимости, капитан утонул сдуру (подобное случается). Перебрал наливочки, вот и занесла его нелегкая на самый стрежень. Но при всем этом Федора Юрьевича разбирали сомнения. Что-то здесь не складывалось. Какого, спрашивается, лешего, его понесло на берег реки, в темень, в противоположную сторону от собственного дома? Да и утонуть он умудрился в том месте, откуда без труда выберется пятилетний ребенок. Князь Ромодановский шумно пыхтел, раздувал ноздри, но ничего не мог
