придумать.
Дознаватель и дьяк, сомкнувшись плечами, терпеливо ожидали слова боярина. Но тот только водил кустистыми бровями, нагоняя на холопов еще больший страх.
За иноземца государь мог спросить строго, а потому предстояло разбираться со всем пристрастием.
– Язвы на теле были? – наконец спросил князь Ромодановский, взяв кружку с брагой.
– Никаких, Федор Юрьевич. По всему видать, сам помер, – рьяно заверил окольничий. – Со всех сторон осмотрели. Правда, зенки у него широко распахнуты, но то от ужаса. Кому же помирать-то хочется?
– Тоже верно, – протянул Ромодановский. – Никому не хочется. Вот только как же он сумел утонуть там, где бабы белье полощут? Там даже курица сухой из воды выберется.
– А оно всякое бывает, боярин, – встрял окольничий. – Ежели судьба, так можно и в стакане с водой утопнуть.
О покойном Жеральдине князь Ромодановский был наслышан немало. Нрава тот был дерзкого, слова, сказанного поперек, не терпел, а потому влипал в бесконечные истории и часто бывал битым. Он регулярно вызывал обидчиков на дуэль, но те, не понимая иноземных слов, лишь пожимали плечами и побивали зарвавшегося француза кулаками.
Тот скоро тоже поднаторел в драках и, уподобившись Петру, носил при себе дубину для воспитания солдат.
Лощеный Жеральдин был неутомим и в амурных делах. Поговаривали, что на Москве не осталось ни одной вдовушки, которую он бы не приласкал.
Всего это вполне хватило бы, чтобы подкараулить француза темной ночкой и предоставить ему возможность вдоволь испить водицы из Москвы-реки. Да и список нареканий у Жеральдина был столь велик, что его давно следовало прогнать не только из Москвы, но даже из России. Однако дело свое он знал хорошо и так гонял солдат на штурм потешных крепостей, что их расторопности наверняка позавидовали бы даже янычары. А кроме того, даже не икнув, мог выпить полведра настойки – качество, невероятно ценимое самим государем. Так что лично для Петра это будет немалая потеря.
И стольник Ромодановский уже в который раз печально вздохнул. Был бы на месте этого француза кто- нибудь поплоше, пусть даже постельничий или кравчий...
– Значит, никакого насилия? – уже в который раз спросил князь.
В прозвучавшем вопросе было столько горечи, словно он желал, чтобы француза отыскали четвертованным.
– Никакого, Федор Юрьевич. Сдуру он это, – уверенно предположил окольничий Оладушкин. – Видать, от бабы шел, вот и заплутал.
– Ладно, прочь подите! – махнул рукой стольник, уже думая о том, как следует доложить о произошедшем Петру Алексеевичу.
Переглянувшись, окольничий с дьяком попятились к выходу.
– Стой! – остановил Ромодановский.
– Значит, говорите, у мостков, где бабы белье полощут?
– У мостков, князь.
– Э-эх! Взглянуть хочу. Покажите, где сгинул.
– Как скажешь, Федор Юрьевич.
Поднявшись из-за стола, он ринулся в сторону двери. Дьяк с окольничим заторопились следом, к стоящей невдалеке повозке.
Дотошный, умный, способный замечать любую мелочь, Федор Юрьевич был незаменимым в сыскном деле. Прибыв на место, он долго топтался там, пытаясь обнаружить хоть какие-нибудь следы и, не отыскав оных, пошел вдоль берега, уводя за собой многочисленную свиту.
– Течение оттуда, – вскинул князь руку в сторону косогора. – Стало быть, там и надо следы искать. Брагу-то принесли? – хмуро покосился он на дьяка.
– Так в повозке, князь, – отвечал Ворона, почесывая затылок.
– Что за дурни-то стоеросовые! – в сердцах воскликнул Федор Юрьевич, хлопнув себя ладонями по толстым ляжкам. – Сказано же было, что без бражки не думается. Глотнул малость, и мозги в порядок придут. Живо за жбаном!
Смешно семеня ногами, дьяк добрался до косогора, поросшего осокой, и, вобрав в легкие поболее воздуха, устремился верхом к пролетке. Через две минуты он уже возвращался с брагой.
Обычно всю службу князь Федор Юрьевич проводил в непрерывном возлиянии. Едва заканчивался один жбан с питием, так ему на очередь тотчас выставлялся другой. Сейчас был тот редкий случай, когда добрых полтора часа он провел без привычной выпивки.
– Ты бы хоть тележку какую захватил, – примирительно проговорил Ромодановский, принимая из рук окольничего жбан. – А так чего зазря корячиться.
Приложившись пухлыми губами к краешку сосуда, он поглощал брагу до тех самых пор, пока брюхо не стало распирать. Передав наполовину опустошенный жбан дьяку, он ослабил порты, утер мокрые усы и, довольно икнув, произнес ворчливо:
– Чего рты пораззявили, нехристи! Государев хлеб пойдем отрабатывать.
Брага помогла, вдохнув в ослабевшего Федора Юрьевича новые силы. Даже взгляд его был не столь туманен, как прежде, а в красных воспаленных глазах пульсировала живейшая мысль. Не опасаясь запачкать одежду, князь Ромодановский затопал по берегу и всякий раз люто бранился, когда сапоги крепко увязали в глине. За мостками, где обычно бабы полоскали белье, просматривалась небольшая песчаная коса, любимое место для купания здешних сорванцов. Именно здесь течение было особенно стремительным. Ударяясь в огромный валун, выпирающий со дна, оно разбивалось на два одинаковых потока и, перемешивая темно-зеленый ил, устремлялось к противоположному берегу, оставляя после себя разбегающиеся на поверхности воронки.
Выбравшись на сухое место, князь отряхнул сапоги от налипшего глинозема. Огляделся.
– Вот откуда-то отсюда его могли и сбросить, – заключил Ромодановский. – Кажись, больше неоткуда.
– Верно, Федор Юрьевич. Даже лежал он так, как будто бы течением пришибленный, – оживился окольничий Оладушкин.
– Коли ниже бы сбросили, – продолжал Ромодановский, – так наверняка бы утащило. Уж больно там стремнина глубока. Вот и всплыл бы где-нибудь за сто верст от Москвы.
– Да, Федор Юрьевич, если у этого бережка скинули, так в точности к тому месту прибьет.
– Поглядим, может отыщем чего.
Не опасаясь испачкать парчовый кафтан, Ромодановский с окольничим стали исследовать косогор, пытаясь отыскать хоть какие-нибудь следы. В полуверсте у торчащего из берега останца углядели красную узкую ленту от иноземного кафтана.
– Видал? – довольно протянул князь Федор Юрьевич. – Вот через это место его и волокли. Вот только бы знать, за что горемычного порешили.
– А вот и следы, боярин! – радостно пискнул дознаватель Оладушкин, ткнув перстом в примятую траву. – Кажись, их двое было. Один покрупнее будет. Вот как гречиху-то примял! А вот другой пожиже уродился. След на песочке узенький.
– Верно, – легко согласился Ромодановский. Без браги не думалось. Мысли принимали сумбурный характер. Теперь хмель воспалил воображение.
– Тут вот они присели, – ткнул князь на взрыхленный песок. – Вроде, они его сюда положили. Вон как каблуками французишка бил, будто бы конь. А далее подняли и к берегу потащили. Вот что, окольничий, – серьезно протянул Федор Юрьевич. – Давай отыщем место, откуда они его в воду спихнули. Наверняка на быстрину хотели, чтобы его подальше от берега оттащило. Да видно где-то кафтан за корягу зацепило.
Повезло на третьем часу поисков. На мелком гравии обнаружились следы волочения и отпечаток лежащего тела. Вокруг сильно натоптано. Очевидно, татям пришлось изрядно повертеться, прежде чем спровадить бедного Жеральдина в Москву-реку.
– Вот с этого камешка его сбросили, – заключил боярин. – Только чего он здесь делал?
Окольничий Оладушкин сдержанно откашлялся.
– Ясно чего... Хотел, видать, к Анне Монс идти. Любовь у них была.
