– Вот как? – не удивился Ксенофонтов.
На Хитровке порой встречаются весьма любопытные экземпляры.
– Он не врет, – выглянула из соседней комнаты женщина лет пятидесяти. Лицо помятое, словно после зимней спячки, но, как это порой случается, оно по-прежнему продолжало нести остатки былой красоты. – Его картина в Третьяковке висит, голую бабу нарисовал.
– Есть такое дело, – с достоинством отвечал «художник», выставив вперед подбородок. – Если бы вы только знали, какие женщины мне позировали. – «Художник» в восхищении закатил глаза. – Какие это были натуры! Но лучших из них я находил знаете где?.. Ни за что не поверите… В домах терпимости! Да, было время, господа!
– Гоните его в шею! – распорядился Ксенофонтов.
– Позвольте! – протестующе выкрикнул «художник» уже у дверей, выпроваживаемый во двор крепкими полицейскими.
– Не забывайте заглядывать за перегородки, если где и прячут эти мерзавцы награбленное, так это только там. Вытряхните все как следует! – прокричал Ксенофонтов в лицо подвернувшемуся околоточному.
– Слушаюсь, господин начальник! – отозвался полицейский.
– Чего орешь, дьявол! Постояльцев разбуди! Смотреть всюду! – Быстрым шагом Ксенофонтов шел по коридору. – Ничего не пропускать! Печки, чуланы, заглядывать под нары, никому не верить на доброе слово. Документы спрашивать у всех, если нет, гоните в участки, а там, в уголовной полиции, разберутся, что к чему! – строго напутствовал Влас Ксенофонтов. – Я эту клоаку повыведу! – размахивал он перстом.
Из комнат выглядывали недовольные и раздосадованные физиономии, заросшие, с давно не чесанными волосьями. Можно было не сомневаться, что они собирались здесь по ночам со всей Москвы, чтобы утром разбежаться по своим привычным местам, где они зарабатывали на хлебушек, – на базары, на многолюдные перекрестки, к папертям величественных соборов.
Ксенофонтов в сопровождении трех рослых городовых, которые были при нем, словно рынды при великом князе, заглядывал в каждую комнату и уверенно распоряжался:
– Под нары заглядывайте! Бандюги могут там прятаться. Ну чего застыли? – кричал он на поотставших полицейских. – Их вынюхивать нужно. Не видите, что ли, они, как тараканы, по щелям разбежались!
Полицейские, проявляя завидную расторопность, бухались под нары и вытягивали из-под них затаившихся беспаспортников.
– А ну давай сюда! Ишь ты, запрятался!
Одна из комнат была особенно многолюдна: в три ряда были установлены нары, на которых размещалось десятка три бродяг. На лавках сидело по трое постояльцев, да огромное количество нищих лежало на полу. Нельзя было ступить даже шагу, чтобы не наступить кому-то на руку или живот.
С верхних нар, оскалившись щербатым ртом, на Ксенофонтова дохнул зловонием косматый мужчина лет сорока. Он был на редкость безобразен, лицо от налипшей грязи почти не разобрать.
– Пришли, кровопийцы! – громогласно возмутился он. – Нет от вас никакого спасения! Только и делают, что честных людей тревожат.
– Это ты честный-то, Степка Костыль? – фыркнул Ксенофонтов, признав в постояльце ночлежки своего давнего знакомого. – Или твои безобразия на Красноворотской площади не в счет?
Степка Костыль сконфузился жутко, стрельнул взглядом на вошедших городовых, после чего достойно отвечал:
– Это ты, господин начальник, напраслину на меня наводишь. За свои чудачества я расплатился сполна. Как-никак четыре года на каторге провел.
– Стало быть, ты честный человек? – очень серьезно поинтересовался Ксенофонтов.
– А то как же! – поддакнул Костыль. – Во всей Москве только два человека честных, а я среди них.
– Ну а еще кто же честен? – слегка улыбнулся Ксенофонтов. Странный разговор начинал его слегка забавлять.
– Неужто вы не знаете? – очень искренне удивился Степка Костыль. – А другой человек – вы будете, ваше высокоблагородие.
– Спасибо тебе, голубчик, за столь высокую оценку. Ступайте дальше, господа, этого шельмеца я знаю, документы у него в порядке. Малый он безобидный, несмотря на то что уж очень на черта похож, если кого и может обидеть, так только себе подобных. Да и обида та невелика, разве что суму с мелочью сопрет у собрата.
– А ну вылазь! – громко заорал молоденький городовой, пытаясь вытянуть за ногу какого-то босяка.
Мужичок усиленно сопротивлялся, крепко орал и не желал появляться пред светлые очи пристава.
– Вылазь, говорю, не то хуже будет! – совсем разволновался городовой, проявляя невиданное усердие.
Через несколько минут борьбы, не без помощи подскочивших полицейских, из-под нар выволокли крепкого босяка лет тридцати.
– Какой сюрприз! – обрадованно воскликнул Ксенофонтов. – Какая встреча! Вы знаете, кто это такой, господа? – ткнул пальцем пристав в мазурика. – Да это же сам Васька Хруль! А знаешь, я тебя давно разыскиваю. Познакомьтесь, господа, домушник, причем высшей квалификации. Помните, третьего дня был купеческий дом ограблен на Басманной? Так вот, это его рук дело.
– Господин начальник, не я это. Вот тебе истинный крест, не я! – усердно крестился мазурик.
– Эх, батенька, – печально качал головой пристав. – Вижу, что креста на тебе нет. Что же ты отпираешься, если твои пальчики на подоконнике остались? А может, ты к купцам первой гильдии в гости заходил? Случаем, не к дочке ли его красавице сватался? – скрестил на животе руки Ксенофонтов. – Она девка видная, красивая, по ней половина Москвы с ума сходит. А тут еще и приданое дадут немалое. Поди, целый миллион будет! Такое состояние за всю жизнь не истратишь.
– Вам все, господин начальник, шуточки, – поднялся, отряхиваясь, Васька Хруль.
– Только одного я не могу понять, Васька, – печально выдохнул Ксенофонтов. – Как это ты, такой уважаемый человек, можно сказать, в своем деле виртуоз, и под лавку залез? А с кем дружбу завел? С «не помнящими родства»!
– Господин начальник, ты мне на психику не дави, я сам ученый, – грубовато заметил Хруль.
– А об этом я наслышан, милейший, твое дело у меня на полочке стоит. И хочу тебе заметить, что оно не пылится, просматриваю я его временами. Вот что, любезный, – обратился Ксенофонтов к одному из стоящих рядом городовых, – отведи его к остальным непутевым, у меня к нему разговор особый имеется. Да стерегите его как следует, – сурово посмотрел он, – а то парень прыткий, на многое способен.
– От меня не убежит, – грозно заверил городовой и, завернув Ваське Хрулю руку за спину, громко скомандовал: – А ну пошел! И не балуй у меня, а то живо кулаком в рыло схлопочешь.
– Ты бы полегче, господин городовой, – взвыл от боли Васька, – так ведь ненароком и без руки остаться можно.
– Ничего страшного не случится. Домушничать перестанешь, – вытолкал Ваську к выходу городовой.
– Без куска хлеба останусь.
– Не останешься. Сядешь на базарной площади с протянутой рукой, глядишь, добрые люди и подадут копеечку. Так что денег тебе хватит и в ночлежке на полу выспаться.
Ксенофонтов уверенно пробирался по проходу. Встречались знакомые лица, и он радовался им бурно и очень искренне, как будто в закоулке Хитрова рынка и впрямь повстречал родственную душу.
– Господи, неужто это вы, Петр Ильич, какая честь! – Цепким взглядом пристав выудил среди сгрудившихся бродяг худого мужчину лет пятидесяти. – Господа, знакомьтесь, перед нами известный вор- карманник международного класса Петр Ильич Золотов. Вы даже представить себе не можете, какой это мастер! Одним словом, марвихер! В недавнем прошлом один из аристократов преступного мира. Петр Ильич, как же это вы так? Скажу откровенно, не ожидал я вас здесь встретить с вашим-то талантищем! Господа, Петр Ильич свободно разговаривает на трех европейских языках. Признаюсь, мне очень жаль. – Было похоже, что Ксенофонтов искренне расстроен.
Городовые с интересом посматривали на сморщенного мужичонку, у которого вместо штанов болтались на бедрах жалкие лохмотья. Все сказанное никак не вязалось с его внешностью.
