– И что же такого необычного в нем?
– Разумеется, он представляет, что такое генеалогия, но при этом путает имена своих предков. Если он потомственный дворянин, то это весьма непростительный пробел в образовании.
– Продолжайте.
– Он как-то сказал, что находится в родстве с князьями Плещеевыми, но ничего такого нет и в помине, иначе бы я знал своего дальнего родственника. Дело в том, что моя прапрабабка была замужем за князем Александром Плещеевым. Для него это была честь, потому что, несмотря на древние корни, он находился в немилости у государя. Так вот у Плещеева была сестра Анастасия, и Родионов утверждал, будто его предок был женат на ней. Где-то я даже засомневался, а потом поднял кое-какие архивы и установил, что ничего такого не было. Я хочу сказать, что он совсем не тот человек, за которого выдает себя. Однажды я поинтересовался, кем служили его предки при Алексее Михайловиче Романове. И как вы думаете, что он мне ответил? Он сказал, что они были окольничими! Я не поленился и порылся в книгах. Действительно, в столбцах записан такой дворянский род Родионовых, но дело в том, что они никогда не поднимались выше стремянных и стольников. И об этом господин Родионов должен был знать.
– А может, он хотел придать своему роду значимость в глазах окружающих?
Голицын откровенно поморщился.
– В нашей среде подобные поступки не приняты. А потом, как это возможно сделать, если имеются соответствующие документы? – Голицын потер кончик носа пальцами и продолжал: – Еще он очень скрупулезно придерживается всех светских условностей, словно барышня, впервые пришедшая на бал. Я бы сказал, что в нем нет надлежащего шика, той шикарной небрежности, какая может присутствовать только у настоящих великосветских львов. Он напряжен, как будто бы опасается сделать глупость. Его манера больше напоминает поведение гимназиста, который выучил заданный стих и очень опасается сбиться с ритма. А еще его глаза – они мне не нравятся! – откровенно признался Голицын, поморщившись. – Взгляд светского человека не таков-с!
– И что же вам не нравится в его взгляде? – заинтересовался Аристов.
– В нем нет любезности, – просто объяснил князь. – Даже если он улыбается, то сквозь эту маску учтивости сверкают зубы хищника.
– Вот как?
– Неделю назад я наблюдал за шествием колодников, – продолжал делиться своими ощущениями князь Голицын. – Они шли через Малую Дмитровку по Садовой до Рогожской. Мне показалось, что выражение их глаз точно такое же, как у Родионова.
– Ну вы хватили, батенька! – всплеснул руками Григорий Васильевич. – Скоро вы начнете говорить, что он каждую ночь выходит на большую дорогу с топором за поясом. А ведь вы его почему-то недолюбливаете, – погрозил пальцем Аристов. – С чего бы это? Мне даже кажется это немного странным. Может быть, вы проиграли Савелию Родионову в карты и поэтому наговариваете на него напраслину?
– Помилуйте! – возмутился Голицын.
– Только не надо строить из себя невинность, милейший князь! – отмахнулся Григорий Васильевич. – Вы опять позабыли, какое ведомство я представляю. Мне доподлинно известно, что Савелий Родионов одолжил вам пятнадцать тысяч рублей. А не имеется ли в ваших словах какого-нибудь тайного умысла?
– Какой же, господин генерал?
– Сейчас я вам объясню: мы упрячем в кутузку господина Родионова, и вам не нужно будет отдавать долг.
– Господи!.. – вскричал Голицын, вскакивая со стула.
– Успокойтесь, не нужно быть таким мелочным, дорогой князь. Что для вас каких-то пятнадцать тысяч? Отдадите, а если он и в самом деле такой, каким вы его расписываете, он получит свое, можете не сомневаться, – примирительно заметил Григорий Васильевич.
Аристов поднялся, давая понять, что разговор подошел к завершению.
Глава 29
На предстоящий вечер у него были свои планы. Первое, что он сделает, покинув конспиративную квартиру, так это заглянет к Анне Викторовне. Вчера она обмолвилась о том, что намерена пригласить в свой салон четырех золотопромышленников. Аристов весьма неплохо знал этот народец. Едва прибыв в Москву, они швыряли деньги во все стороны, отдавая за бутылку шампанского по сто рублей. А если дорывались до карточных столов, то проигрывали деньги баулами, и Аристов не желал оставаться в стороне от общего праздника.
В ладонях ощущалось приятное жжение, и он был уверен, что проявившийся зуд к немалой удаче.
До предстоящей игры оставалось почти четыре часа. Вполне достаточно, чтобы придать усталому телу надлежащий вид. Лучше всего сходить в баню – ничто так благотворно не действует на организм, как раскаленный воздух. А если при этом истерзать тело еще березовым веником, то чувствуешь себя вдвое моложе. Очевидно, нечто подобное испытывает дитя, оставляя тесноватую материнскую утробу.
Григорий Васильевич ничего не имел против бани по-черному, когда печную сажу на шее следовало смывать ковшиком водицы. Частенько он заявлялся в баню инкогнито, сполна наслаждаясь предоставленной свободой. После жаркого пара можно было выпить пару бутылочек пива, в приятной прохладе потолковать с соседом, таким же голым и довольным жизнью дядькой. И никто из собеседников даже не мог предположить, что беседует с всесильным шефом уголовной полиции.
Аристов подошел к окну и, приоткрыв шторы, посмотрел вниз. Достаточно было всего лишь взгляда, чтобы понять: кучер Яшка Гурьев, любимец всех вдовых купчих, безнадежно пьян. Впрочем, это было его обычное состояние. Странно было другое: он повис на шее у лошади и пытался поцеловать ее в черные губы. Если хотя бы одна из покровительниц Яшки увидела столь впечатляющую картину, то наверняка крепко заревновала бы объект своего тайного обожания.
Григорий Васильевич надел строгий темно-серый костюм, прицепил на жилет карманные часы с золотой цепочкой. Два раза крутанулся перед зеркалом и понял, что в таком виде он очень похож на преуспевающего фабриканта, однако в своей внешности ничего менять не пожелал. Недовольно крякнул, подумав о том, что к подобающей внешности не помешало бы соответствующее жалованье да пару орденов на грудь, и, очень довольный собой, распахнул парадную дверь.
– Пьян, болван! – почти любовно пожурил генерал кучера. – Сказано же тебе было накануне, не ровен час, я и в баню могу наведаться. А ты, дурень, не внял моим нравоучениям. Может, тебя хлыстом проучить, как сивого мерина?
– Ваше высокоблагородие, помилуйте, Христа ради! – запротестовал Яшка, едва ворочая языком. – То не хмель, ваше высокоблагородие, то отрыжка после вчерашнего. Мне бы на свежем воздухе малость поваландаться, так я мигом в норму приду.
– Скотина ты безобразная, Яков Сергеевич, – душевно укорил Григорий Васильевич. – Да не дыши ты так на лошадь, а то и она вместе с тобой с копыт долой. А мне еще до бани добираться нужно, не ровен час, перевернешь повозку где-нибудь на дороге, мне такая шалость без надобности.
– Григорий Васильич, помилуйте! – взмолился кучер.
– Ладно, черт с тобой, – махнул генерал рукой. – Довезешь меня до бани, – произнес он, удобно располагаясь в экипаже, – а там езжай к себе да проспись как следует. Ты мне часа через три будешь нужен. Сегодня прием у княгини Гагариной.
– В сей же миг домчу, Григорий Васильевич. Вы и ахнуть не успеете, как я у баньки буду.
– И еще одна просьба, любезнейший, – ты уж больно не ори, когда к бане подъедешь. Все-таки не в департамент еду, а в баню, а стало быть, я лицо частное.
– Сделаю все в лучшем виде, – пообещал Яшка и, пьяно икнув, тотчас позабыл про свое обещание и заорал, будоража сочным басом округу: – Расступись, окаянные, ваше высокоблагородие ехать изволит!
– Тьфу ты! – сплюнул Аристов, но одергивать кучера не стал.
Лошадки лихо пронеслись от Москворецкого моста до Яузы, затем промчались по Котельнической и Новоспасской набережным и, взбивая песчаную пыль над булыжной мостовой, свернули в сторону дворянских бань.
Аристов чертыхнулся, подумав, что из-за пьяного кучера ему придется не только волочить свой небольшой чемоданчик с чистым бельишком, но еще и приглядывать за вещичками в помещении бани.
