света божьего повытравишь.
– Крест целую, что правда, – божился дьяк. – Хошь кнутами запори, а я от своих слов не отступлюсь.
– Ладно, не время мне с тобой препираться. А ежели в чем увижу дурной промысел, так помрешь в казенном месте.
Поднялся дьяк с колен, и караульщики плечиками оттеснили лукавого мужичонку.
Великая княгиня сидела на высоком кресле, которое стояло на небольшом возвышении у самой стены. На государыне было бордовое парчовое платье, на шее – алмазные ожерелья, а поверх плеч – шубка золотная накладная. Этот немецкий наряд великая княгиня надела нынче впервые и теперь напоминала иноземную герцогиню. Башмаки на государыне тоже были иноземные, скроенные из бархата и сафьяна.
– Так что пишут о старицком князе, государыня?
– Подьячий Семен Мальцев вчера передал, что князь Андрей думает сбежать.
– Сбежать? – подивился Овчина-Оболенский. – Только с чего бы это ему бежать, матушка, ежели худое от тебя не ждет. Да и как это возможно? Неужели он столько земель без присмотра оставит?
– Не так старицкий князь прост, чтобы свою вотчину без надзора оставлять. А бежать он хочет в Литву, для того чтобы земли свои приумножить. – Видно было, что Елена Васильевна уверена в ябеде. – А еще мне донесли, что у Андрея есть лишние люди, а ведь он крест целовал, что никого на службу брать не станет без моего ведома. И я вот о чем подумала, Иван Федорович, как бы эти люди не совокупились заедино да лихо супротив своей государыни не умыслили.
– Непокорен князь Андрей, согласен с тобой, матушка, но чтобы до лиха дойти… Думаю, не отважится он на такое. Это ведь нужно через грамоту проклятую перешагнуть, а на такое только тать да лихоимец сподобится.
– А ежели сподобится, Иван Федорович, что тогда?
– Елена Васильевна, повели ему быть на московском дворе.
– Хорошо. И пусть гонец скачет немедля!
ПОТАЙНОЕ ПИСЬМО
– Думается мне, князь, что обо всех твоих начинаниях государыне становится известно, – перешел на шепот Федор Пронский. – Слухачи в твоем дворце прячутся и доносят на тебя.
Андрей Иванович и сам замечал, что порой великая княгиня знает о старицких делах не меньше, чем его ближние бояре.
– Прав ты, князь. Затылком чувствую вражий взгляд. Раньше среди своих людей мог в открытую глаголить о московских делах, а сейчас не один раз оглянусь, прежде чем о государыне слово молвлю. Если я и могу кому-то доверять, Федор, так это только тебе.
– Спасибо на добром слове, Андрей Иванович.
Князья Пронские любили глаголить о том, что их род восходит к древней Византии, к тому самому периоду, когда императоры жаловали своих приближенных земельными угодьями – прониями, а их предок, пришедший служить русским князьям, был одним из сподвижников императора Юстиана Первого. Лучшие люди к этим рассказам оставались недоверчивы, но, так или иначе, род Пронских был именитым и стоял вровень едва ли не с князьями Шуйскими.
Московским господарям Пронские служили не одно столетие, и не однажды, будучи верховными боярами, они заведовали приказами. Дед же Федора, Степан, и вовсе был конюшим. Возможно, и сын его добился бы немалых чинов, если бы однажды не наперечил великому князю Василию, вот оттого и держал его государь в стольниках, заставляя прислуживать на пирах безродным дворянам. А когда обида начала припекать и стала выплескивать из него, словно вода из кипящего котла, стольник положил в возок матушкину икону, бросил под зад нагольную шубу и отбыл на службу в Старицу, где и народился Федор Пронский.
– Что же ты мне посоветуешь, Федор? Великая княгиня отписала, чтоб приезжал немедля.
– Как же с государевой волей тягаться, Андрей Иванович? Это все равно, что плетью обух топора перебивать.
Незаметно палаты старицкого князя окунулись во мрак, и появились свечники, молчаливые и бестелесные, словно духи. В дальнему углу вспыхнул фонарь. Его свет натолкнулся на огромные часы, стоящие в самом центре комнаты, и на полу образовалась уродливая тень.
– Прав ты, Федор, не перешибить, а потому поезжай к государыне ты. Скажи, что извела меня большая кручина. Хоть я и холоп великого князя, но не бывало прежде такого на Руси, чтобы удельных князей к московским государям на носилках волочили.
– Передам, Андрей Иванович, слово в слово передам.
Утром старицкий князь призвал к себе подьячего Семена Мальцева. Отрок переступил порог и спрятал за спиной рукава, испачканные сочной киноварью. Не любил Андрей Иванович заляпанное платье.
– Звал, Андрей Иванович?
– Призывал. Бумага при тебе?
– А как же, Андрей Иванович! При мне. – Подьячий осторожно достал свиток, стараясь не показать князю отвороты неряшливого кафтана. – Что писать прикажешь?
– Хочу тебя спросить, Семка. Доволен ли ты княжеской службой?
– А чего мне не быть довольным, Андрей Иванович? Обут и сыт, детишки мои одеты, и все благодаря твоей милости.
– Может, обидел я тебя чем-нибудь?
Смутился малость подьячий, а потом отвечал, как следовало:
– Не припомню, государь. Всегда ты для меня был что батюшка родной.
– Верю я тебе, Семушка, с малолетства я тебя знаю. Не выдашь ты меня. В Новгороде правду надо искать супротив бояр да еще в Литве. А теперь пиши, милый, письмо посаднику, авось пожалует он меня и укроет от гнева великой княгини. «Игнатий, брат мой, шлет тебе поклон низкий старицкий князь Андрей. Нет более сил терпеть немилость государыни. Хулу разную на меня возводит и призывает в Москву для лиха великого. Прошу тебя, Игнатий, укрой меня от гнева государыни». Написал?
– Написал, батюшка, – поставил жирную точку Семен Мальцев. – Все как есть написал.
– Отправь это письмо с гонцом, да немедля!
ВТОРАЯ ЯБЕДА
Иван Федорович трижды наезжал в монастырь к Соломонии, но престарелый игумен, глядя на князя из-под густых седых бровей, словно сыч на беспомощного мышонка, всегда говорил одно:
– Ушла она, боярин, а куда – не ведаю. Дорог на Руси много, вот и топает государыня по одной из них.
– Что же ты ее не удержал, старик?
– А разве возможно удержать заход солнца? А ты теперь сюда не приходи, Иван Федорович, не сумею я тебе сказать ничего более. А государыню Соломонию забудь.
– Понял я тебя, старик, более не приду, – говорил князь и всякий раз искренне верил, что это его последнее свиданьице с монастырем.
Иван отправлял на дороги караульщиков с описанием Соломонии, и детины, пользуясь покровительством князя, не стыдились заглядывать под клобук монашкам. А когда личико оказывалось прехорошеньким, то удальцы просили старицу не отказать в исповеди. Трижды они приводили монахинь на двор Овчине-Оболенскому, но князь, глянув на пресные лики инокинь, разочарованно отводил глаза в сторону.
Слухачи много раз глаголили о том, что видели Соломонию среди бродяг, но трудно было представить Овчине-Оболенскому великую княгиню с клюкой нищенки. Не однажды он выезжал на дорогу, надеясь в толпе странников отыскать Соломониду Юрьевну, но без всякого толку.
В последний раз ему донесли, что видели Соломонию в Убогом доме, где во многом числе обитают сирые и калеки, и князь, отложив пятничные доклады, поспешил на окраину Москвы, но, усмотрев среди нищих монашенку, понял, что это не государыня.
Нынешним вечером Иван Федорович обещался быть в покоях великой княгини. Обыкновенно Елена Васильевна встречала конюшего в белой просторной сорочке при ярко полыхающих свечах, затем бережно
