большая дорога, где можно было не только побродяжить, но и поразбойничать и где с Гордеем Яковлевичем они были настоящими господами.
Всякий боярин перед ними шапку снимал!
Монахини втихую радовались свалившемуся на них освобождению, только по-прежнему продолжали креститься с опаской, когда нужда заставляла пройтись мимо игуменовой кельи.
– Прибил бы тебя господь! Или черти в геенну огненную к себе забрали!
Григорий с тоски великой пил много и подолгу не выходил из кельи. А если и показывался, то совсем ненадолго, только для того, чтобы спеть молебен и обругать божьих сестер во всеуслышание за прелюбодеяние.
Мария, приняв постриг, неотлучно находилась при отце Григории. Сестры примечали блуд, но помалкивали, помня о крутом нраве игумена. А Мария, оставшись наедине с владыкой, передавала ему все, что могла услышать от стариц:
– Голубок ты мой родненький, – расчесывала баба старцу длинные и непокорные волосы. – Ругают тебя сестрицы всяко.
– Погано ругают?
– Погано. Так честят, что и язык повторить не смеет. Аж матерно порой.
Отец Григорий на сию речь поднял длань вверх и мудро изрек:
– Матерные слова есть богохульство, неугодное богу. Вот попомни мои слова, Мария, накажет их господь. Отсохнут у бесстыдниц языки.
Мария, разгоряченная желанием, все ближе пододвигалась к игумену и продолжала:
– А еще они о нас всякое дурное брешут.
– Вот как? И что именно?
– Говорят, будто блудом мы занимаемся. Церковным судом грозят.
– А кто сказал, что это блуд? – искренне удивился Григорий. – Квасок ты мне прохладный вечерами носишь. Жажда и сухота меня мучают.
– А задерживаюсь тогда почему?
– Потому что на ночь мне Новый завет читаешь. Тоже мне блуд… Много ли они о нем знают!.. Но языки я им укорочу, будут знать, как своего владыку оговаривать. На всех без разбора строгую епитимью наложу!
Утром, невыспавшийся и сердитый, Гришка срывал злобу на богобоязненных сестрах.
– Эй, сестра Елена, – почесал игумен пятерней широкую грудь. – Поди сюда!.. Кому велено!
Сестра Елена, красивая юная девица, покорно подошла к игумену и спрятала большие серые глаза под густыми шелковистыми ресницами. «Такая красотища и в монастыре томится!» – всякий раз поражался Гришка, плотоядно созерцая инокиню. К ее хорошенькому личику и стройному стану шла даже грубая монашеская ряса. Чем-то очень неуловимым она напоминала ему Калису.
– Почему во время службы вместе с остальными сестрами молебен не поешь?
– Пою, отец Григорий, только голос мой не слышен, он больше внутри, – смиренно отвечала инокиня Елена.
– А почто сестер божьих к бунту супротив меня подбиваешь?! – мрачнел Григорий. – Словами меня поносными называешь?
– Не мои это слова, от бога они идут, – наконец осмелилась поднять девушка глаза на игумена.
– Вот оно как?! – От этого откровения глаза отца Григория широко открылись, и он проснулся совсем. – Дерзишь, сестра, ой дерзишь! – впал во гнев владыка. – Повелеваю тебе всю ночь стоять в церкви перед алтарем на коленях и ругать себя за гордыню. А теперь целуй! – поднес он руку к губам девушки.
Тонкие нежные пальцы слегка коснулись жесткой ладони игумена, а потом он ощутил трепетный поцелуй.
– Ступай себе!
Девушка слегка поклонилась и, не поднимая головы, пошла к церкви. Ростом инокиня была высока, стан прямой, словно летящая стрела. «А хороша, чертовка!» – сглотнул похотливую слюну отец Григорий.
– Сестра Елена, – окликнул монахиню игумен.
Елена остановилась, а потом, медленно обернувшись, посмотрела на подошедшего владыку.
– Видит бог, милостив я! Отменяю тебе епитимью. И еще вот что… вечером меня жажда мучает, горло сохнет… Как службу вечернюю отпою, так сразу в келью ко мне пойдешь, кваску в братине принесешь.
Елена молчала, только густые брови слегка подрагивали, негодуя.
– Ответа не слышу, старица Елена! – пророкотал густым басом Гришка. – Опять свою гордыню напоказ выставляешь?! Или тебя плетью смирению поучить?
Сестра Елена едва кивнула головой и вымолвила:
– Хорошо, батюшка… приду, – и быстро засеменила длинными стройными ногами через монастырский двор.
– А вы, сестры, чего стоите, – прикрикнул владыка на угрюмых инокинь, – или дел у вас более нет? Может, я вместо вас пойду милостыню по базарам собирать? Возьмите кружки и на торг ступайте!
Вечером, перед самой службой, встретив Марию, Григорий сказал:
– Ты вот что, Мария… Нынче ко мне в келью не заходи. Занедужилось мне тяжко. Один хочу побыть.
Мария неожиданно разрыдалась:
– Наслышана я о твоей хворобе! Наблюдала я давеча за тобой, другую ты себе присмотрел!
– Пустое несешь, Мария.
– Пустое, говоришь, а почто тогда на сестру Елену пялишься? Кобель ты старый, хоть рясой укрылся, а из-под нее все равно твой грех видать!
– Не беснуйся! – оборвал ее отец Григорий. – О деле я с сестрой Еленой говорил. Непокорно она себя вести стала. Гордыню свою все показать хочет! Вот я и хотел бы на нее наказание наложить. Завтра ко мне придешь, Мария, вот тогда обо всем и переговорим. А сейчас ступай, божьи дела меня дожидаются.
Исполнив службу, отец Григорий вернулся к себе в келью. Дожидаться владыке пришлось недолго. Стук в дверь застал его, когда он снимал с себя золотую епитрахиль.
– Не заперто, входи, – живо отозвался старец. Елена осторожно перешагнула порог игуменовой кельи, как будто опасалась наступить на невидимые грабли. – Дверь за собой прикрой, дура. Не видишь, что ли, раздет я… засквозить может!
Елена затворила дверь, потом поставила на стол братину с квасом.
– Дуреха! Да не так дверь закрой, а на щеколду! Не ровен час, войдет еще кто.
Григорий, в одних портах и с огромным распятием на волосатой груди, подошел к столу, взял обеими руками братину и сделал несколько больших и судорожных глотков.
– А квасок-то хорош. Ядрен! Так и разжигает аппетит. – Монах осмотрел сестру Елену с головы до ног. Потом утер ладонью волосатый подбородок и бесхитростно поинтересовался: – Знаешь, зачем пришла?
– Ведаю, батюшка, – не поднимая головы, призналась девушка.
– Снимай тогда куколь, не люблю я подолгу ждать. Или тебе помочь?
– Не надо, батюшка, я сама справлюсь, – удивляла монахиня покорностью. – Вот только поначалу прощения у господа попрошу.
Игумен подошел к девушке и жесткими сильными пальцами уцепился за мягкий подбородок. В глазах у монахини он увидел бунт.
– Прощение просить дело нужное, а вот только гордыню подалее должна спрятать, – назидательно советовал Гришка. – Почто ее напоказ выставлять?! Ты со мной не торгуйся, я тебе не купец. Иди в угол к иконам, поговори с ними, может быть, наберешься от святых ума-разума.
Девушка отошла в самый угол кельи, где под потолком на деревянном кресте застыло страдающее тело Спасителя.
– Господь, помилуй меня, не дай свершиться грехопадению. Заступись за невинную душу, не оставь в беде непорочную девку, – шептали губы Елены.
– Помолилась? – спросил Гришка. – А теперь ко мне иди, ласкать меня станешь.
Елена подошла к нему и стала медленно стаскивать через голову куколь. Григорий наблюдал за тем, как обнажаются стройные длинные ноги, маленькая девичья грудь, полные плечи. Ох, хороша девка!
