шепеляво:
– Государь-батюфка, не по моей фине! Дворофый дух в этом пофинен. Не приглянулся ему тфой аргамак, вот он и гоняет его по ночам до одури.
– А ты хитер, однако, конюший, ишь чего удумал сказать.
– Истинно так, Иван Васильевич! – на всякий случай отполз боярин, все еще не решаясь подняться. – Видел я сегодня ночью дворового, он в конюшню заходил. Маленький такой, в лаптях, борода едва ли не по земле стелется, а улыбка хитрая, дескать, все я про вас ведаю!
– Врешь, холоп! – неожиданно проявил интерес к небылице самодержец. – Рассказывай, что знаешь.
– Три дня назад кони ржали. Никак я не мог понять, к чему бы это. Жеребцы накормлены, напоены, стоят в чистых стойлах. А потом вой раздался и шум несусветный. Вот тогда я и догадался, что это дворовая нечисть с домашней воюет. У них всегда так, не обходится без визга.
– Далее рассказывай.
– Вышел я тогда на двор, и шум тотчас прекратился. Досадить нам хочет дворовый, вот потому белого аргамака со света сжить пытается.
– Дурень ты несусветный! – сплюнул Иван Васильевич. – Это кошки в темноте визжали.
– Никак нет, государь, – яростно запротестовал конюший, пытаясь выторговать прощение. – Он и далее будет вредить двору, если его не ублажить.
– Вот как… Что же я ему такого сделать должен? Может, золотишка червоного в навоз подбросить? – усмехнулся Иван Васильевич.
– Совсем нет, государь, надо оседлать любимую лошадь дворового и проехать на ней по двору.
– И какая же у него лошадь в любимцах ходит? – проявил интерес государь.
– Вот эта сивая! – показал Холмский на высокого жеребца с черными ногами.
– Ты уверен?
– Уверен, Иван Васильевич. А я в это время буду у крыльца стоять и помелом во все стороны размахивать и просить дворового о том, чтобы смилостивился над царскими лошадками и не обижал хозяина. Скажу, что нелюбимую лошадь дворового ты с Конюшенного двора сведешь, а вместо нее будет новая.
– За что же дворовый на меня так зол, конюший? Может, все-таки кони мои не всегда кормлены?
– Совсем нет! – перепугался Алексей Холмский. – Никогда дворовый коней белой масти не любил, вот и мучает их оттого. Надо бы Конюшенный двор вороными лошадьми пополнить, вот каких жеребцов нечистый холить будет! А если мы так сделаем, так он еще любое желание твое исполнит, государь.
– Любое, говоришь, – задумался Иван Васильевич, проявляя к затее интерес. Конюший был плут, однако государю было интересно, куда заведет того фантазия.
– Как есть любое, Иван Васильевич! – божился хитрый конюший. – Не только выполнит, а еще благосостояние твое приумножит.
– Вот это по мне! Конюхи, ведите сивого жеребца, загадывать желание стану.
Слуги подвели к государю жеребца, подсадили Ивана Васильевича на широкую спину, и он, взяв вожжи, стал сердито понукать:
– Пошел, чего застыл?! Это тебе не стойло с кобылами!
Конь сделал первый шаг. Он получился осторожным и очень важным. Огляделся горделиво жеребец, потом ступил еще раз.
А Алексей Холмский, взобравшись на самую верхнюю ступеньку дворца и вооружившись метлой, разгонял во все стороны пыль и без конца орал:
– Батюшка дворовый, пожалей нас! Смилостивись над нами, убогими! Облагодетельствуй нас, сирых! Приумножь наш достаток, сделай наш двор богатым, дай прибыток, а мы белого коня со двора уведем, а на усладу твоих глаз вороных жеребцов в стойла пригоним.
Иван Васильевич чинно разъезжал из конца в конец, потом спросил строго:
– Загадывать ли желание, Лешка?
– Ранехонько еще, государь, дворовый только ухо навострил, чтобы нас выслушать, – и продолжал ретиво, как молитву: – Татко дворовый, желание твое исполним, только и ты нас ублажи, истреби всю нечисть, что государевым коням досаждает. Помоги держать животину в сытости и чистоте. А ты, тятенька дворовый, не оступись, ублажи! Теперь загадывай, Иван Васильевич, желание.
Государь попридержал коня, отряхнул пыль с ворота, что помелом нагнал бестолковый конюший, и пожелал:
– Батюшко дворовый, хватит мне девок, намучился я с ними… Ежели бы ты мне бабу замужнюю подыскал, да красы писаной, да еще чтобы в любви была искусна, в ноги бы тебе, благодетелю, упал! Все белые масти на черные поменяю. Эх, разгулялся бы! Ну, как, услышал меня дворовый? – вопрошал серьезно государь.
– Услышал, Иван Васильевич, – отложил помело в сторону щербатый конюший. – Месяца не пройдет, как с зазнобой повстречаешься. Для верности я еще потом дворового попугаю, чтобы государских коней не обижал. А вы чего встали?! – прикрикнул Алексей на конюхов, которые, разинув рты, взирали на редкое зрелище. – Стойла от навоза вычистите да коней накормите! Сороку поймайте да прибейте ее на врата, боится ее дворовый. Будет знать, как шалить понапрасну!
– Сидор! Мелентьев! – крикнул Иван Васильевич. – Спешиться подсоби.
Мелентьев был любимый стременной Ивана. Умел Сидор услужить: коня попридержать, когда надобно; попону положит умело, а то спину подставит под сапог государя, помогая сойти с седла. А когда Иван Васильевич разъезжал по улицам Стольной, то голос Мелентьева звончее других предупреждал горожан о парадном выезде, и самодержец справедливо думал о том, что если бы дед и отец Сидора не были бы конюхами, наверняка завидный голосище призвал бы их в дьяконы.
Иван Васильевич повернулся к Мелентьеву Сидору и спросил:
– Давно ли у меня служишь, холоп?
– Восьмой год пошел, Иван Васильевич. Как батюшка мой помер, так я вместо него заступил. Сначала конюхом был, а потом ты мне честь, государь, оказал, своим стременным решил сделать.
– Часто я тебя жаловал, Сидор?
– Часто, государь. Не оставлял своей милостью. В прошлом месяце полтиной одарил, а нынешней зимой уздой пожаловал. Рваная она была малость. Я ее шелковой нитью укрепил, так она мне до сих пор служит. Ты и батюшку моего жаловал, Иван Васильевич, седло свое старое отдал, вон оно!.. Я на нем теперь сижу.
– Велика честь, – согласился Иван Васильевич. – А жеребца вот этого желаешь? – постучал он по холке белого аргамака.
– Неужно отдашь, государь?! – едва не задохнулся от радости холоп, глядя на белоснежного красавца. – Да он рублев десять стоит!
– Больше, Сидорка, я за него полшапки серебра отсыпал.
– Хороша цена!
– Вот я тебе и жалую жеребца за верную службу. Конюший толкует, что будто бы дворовый невзлюбил его. А тебе аргамак ко двору в самый раз придется, – государь бросил вожжи в руки растерянному стременному.
– Спасибо, государь-батюшка. Пожаловал так пожаловал, нечего сказать. Век твою милость не забуду, – не мог оторвать глаз Сидор от красавца-коня.
Стременной подумал о том, что черное старое седло очень подойдет к белому аргамаку и будет как раз для его широкой спины; останется купить только шелковую попону, и снаряжен он будет не хуже, чем ближние бояре.
– Я своих слуг за верность жалую. Служи государю исправно, а уж он тебя никогда не обидит.
– Не смею просить, государь, – робко начал Сидор Мелентьев.
– А ты попроси, не робей. Добрый я нынче, любую прихоть могу уважить.
– К себе в дом хотел бы тебя пригласить, подарок отметить, а то конь спотыкаться будет.
– Что ж, уговорил, холоп, еду я к тебе, чтобы дареный конь ногу не сломал. Эй, слуги, сани готовьте, к Сидорке Мелентьеву на двор едем!
