– Но я ничего не знаю, – широко раскрыла свои изумрудного цвета глаза Лизавета. – То же самое я буду говорить и им.
– М-да-а, – участливо посмотрел на Лизу Савинский. – Ну что ж, я, по крайней мере, сделал все, что мог.
Он помолчал, уселся за свой стол и стал перебирать какие-то бумаги. Затем поднял голову и, глядя мимо Лизаветы, произнес:
– Сейчас за вами придут, Елизавета Петровна, – в голосе Савинского послышалось сочувствие, – и отведут в ЧК на Гоголевскую улицу. Прошу вас, сударыня, будьте благоразумны. И да поможет вам бог.
В городе о ней наслышаны были все – от мала до велика, но никто не знал, откуда она взялась, никто не ведал и ее подлинного имени. Поговаривали, что прежде девятнадцатилетняя девица была работницей фабрики «Поляр», а после революции примкнула к большевикам и стала ходить в красном платье и бордовой косынке. Кто достаточно четко представлял ее происхождение, так это руководство Губернского ЧК, а рядовые сотрудники только строили предположения. Но милицейские чины, рядовые сотрудники и даже городские обыватели, будто бы сговорившись, называли ее одинаково: «Красная Комиссарша».
Когда в начале лета 1918 года поползли по городу слухи, что на Казань идут восставшие от Сибири и до Волги чехословацкие части и примкнувшая к ним повстанческая Народная армия полковника Каппеля, большевистский режим в городе ужесточился. У всех «бывших» повально шли обыски – искали оружие. Полные грузовики арестованных каждую ночь уезжали за город и возвращались под утро пустыми, а подвалы дома Набокова были до того набиты людьми, что им только и оставалось, что стоять. В эти дни Красную Комиссаршу многие видели в городе в разных местах почти одновременно. Казалось бы, только что она была в сопровождении двух солдат на Касаткиной, и вот ее уже заприметили на Пушкинской, и на Лядской, и на Вознесенской.
Она была незаменима и вездесуща. Посему именно она и получила распоряжение Вероники Брауде принять у начальника милиции арестованную контрреволюционерку Родионову и привести к следователям Губчека в дом Набокова на Гоголевской.
– Только сначала зайдите на Грузинскую улицу, – сказала ей Вероника Ароновна. – Поступил сигнал, что в доме Пыхачева хранится оружие.
На Грузинской Красная Комиссарша без стука вошла в один из дворянских особняков.
– Что вам нужно? – спросила у нее уже улегшаяся было спать прислуга.
– Мне нужен твой хозяин – гражданин Пыхачев. Он дома? – жестко спросила Красная Комиссарша и, не дожидаясь ответа, вошла в прихожую.
На говор и топот ног спустился со второго этажа сам хозяин.
– Сударыня, что вам угодно?
– Где стоят пулеметы и спрятано оружие? – безапелляционно спросила Красная Комиссарша у Пыхачева.
– Какие пулеметы? Какое оружие? Это такая шутка? – засмеялся было тот в ответ. – Свой револьвер я сдал, как только вышел ваш приказ о сдаче оружия...
Он что-то хотел еще добавить, наверное, пошутить, но осекся, встретившись со взглядом Комиссарши в красном платье с двумя револьверами по бокам.
Перед ним стояло существо без каких-либо признаков женственности. Угловатое скуластое лицо в редких рябинах могло принадлежать как мужчине, так и женщине, собственно, как и бесцветные и какие-то оголенные, с маленькими зрачками глаза, светившиеся безграничной ненавистью. Ненавистью к нему, ко всем таким, как он, к чистому паркетному полу, к лепнине под потолками, к почерневшим старинным портретам, видневшимся через открытые двери залы; к тому, что в доме не пахнет прелыми портянками, махоркой и мокрыми шинелями, что за окном дома ухоженный яблоневый сад с уютной беседкой, что мужчина, стоящий перед ней, никогда, даже в мыслях, не называл женщину непотребными словами, кои она еще в детстве наслышалась предостаточно.
По спине мужчины пробежали холодные противные мурашки, но он быстро овладел собой, выпрямился и уже спокойно смотрел в глаза Красной Комиссарше. И она, распаляясь в своей ненависти и почти захлебываясь ею, увидела в его взгляде, что он догадался о ее ненависти к добру и красоте, к Божественному началу в человеке, что ее цель – уничтожить это Божественное начало, унизить его и растоптать. Еще она увидела, что с ним и ему подобными этого у нее не получится; что этот Пыхачев ее не боится и, более того, презирает как женщину, у которой никогда не будет ни большого счастья, ни настоящей любви, – ну, разве что пьяный в стельку матрос, руководствуясь доктриной «нет плохих баб – есть мало водки», зажмет ее где-нибудь в темноте возле мусорных баков или в вонючем сортире и сделает с ней то, что не принесет ей ни сласти, ни сколь-нибудь прочувствованной радости.
Обоих из задумчивости вывел возглас солдата:
– Во, нашел!
Красная Комиссарша обернулась на возглас и увидела в руках красногвардейца старую коллекционную саблю.
– Прямо на стене висела!
Она снова обернулась и посмотрела на мужчину, ожидая оправданий. Но он молчал. Только в глазах прыгали искорки презрительной насмешки.
– Возьмите его, – бросила она солдатам и, не оглядываясь, пошла к выходу.
Во дворе она подождала, когда красноармейцы выведут арестованного, подошла к нему и почти в упор выстрелила в живот. Когда он упал, она добила его, как учили ее старшие товарищи из дома Набокова, выстрелом в голову.
К Савинскому она пришла, когда часы показывали полночь без нескольких минут.
– Я к вам за контрреволюционеркой, – без всяческих предисловий заявила она.
– Идемте, – коротко произнес Николай Иванович.
Они прошли в арестантскую, где кроме Елизаветы находились еще две молодые женщины. На деревянной нестроганой кушетке, подложив под голову ладошки и по-детски поджав к животу ноги, лежала, повернувшись к стене, Лиза.
– Встать! – гаркнула Красная Комиссарша, заставив невольно вздрогнуть стоявшего рядом Савинского.
Женщины, поправляя платья, мгновенно повиновались, Елизавета лишь нехотя повернула голову.
– Я кому сказала, встать! – прожигая Лизу глазами, крикнула уже с истерическими нотками в голосе Красная Комиссарша.
– Это вы мне? – удивленно произнесла Елизавета.
– Тебе!
О, с каким бы наслаждением она шлепнула эту красивенькую дамочку, медленно и столь грациозно поднявшуюся с кушетки и спокойно смотрящую ей прямо в глаза. Ее рука даже инстинктивно потянулась к револьверу.
Но нет, нельзя. Она должна привести ее к Брауде. Ничего, когда эту красотку приговорят к высшей мере социальной справедливости, она попросит, чтобы привести приговор в исполнение поручили ей. И тогда уж!..
– Следуй за мной, – отрывисто приказала Лизавете Красная Комиссарша и вышла из арестантской.
Она пошла вперед, не оглядываясь, а Лиза очутилась между двумя конвоирами-красноармейцами. Так они вышли из милицейского управления, шли по городу, так вошли в здание Губчека.
– Благодарю вас, – сказала Вероника Ароновна, принимая арестованную и оглядывая ее с головы до ног.
«Хорошенькая», – подумалось ей, и настроение мгновенно испортилось. Сама Брауде была из тех, кого называют «ни рыба ни мясо». Лицо заурядное. Ноги, увы, далеко не изящные: короткие и толстенькие. Грудь как у девицы-подростка, едва наметившаяся. Про такие говорят – прыщики. Талии почти нет, а зад – если не главная, то отнюдь немаловажная деталь из перечня женских прелестей – почти плоский и взоры противоположного пола абсолютно не привлекающий. Вот глаза да, выразительные, черные, с поволокой и весьма привлекательные. Ну, еще, может быть, волосы. Черные, как воронье крыло, вьющиеся, густые.
