Первой мыслью бывшего надворного советника было взять ноги в руки и дать деру. Он даже привстал было, но тяжелая длань уперлась в его плечо и не позволила даже сесть.
– Ну что, вспомнили? – повторил свой вопрос Родионов.
Херувимов молчал. Да и что говорить? Сказать, что вспомнил, значило подвергнуться допросу относительно супружницы знаменитого вора, к тому же, возможно, с пристрастием.
Сказать, что нет, не помню, дескать, могло вызвать злобу у этого закоренелого преступника, что, в свою очередь, опять же грозило привести к побоям. А побоев товарищ Херувимов не любил. Ну, не принимала их его душа. К тому же незваный гость имел крутые плечи, весьма увесистые кулаки и жесткий блеск в серо- голубых глазах.
– Так вспомнил ты меня или нет? – нетерпеливо спросил Родионов, тряханув за плечо отставного пристава так, что у того из стороны в сторону мотнулась голова. – Отвечай, сволочь!
– Вспомнил, – одними губами ответил Херувимов.
– Не слышу, – гаркнул на него Савелий.
– Вспомнил, – уже громче повторил следователь.
– Ну, а теперь рассказывай...
Глава 25. ПОИСКИ ЛИЗЫ
«Где искать Лизу?» – было первой мыслью Родионова, когда он, выпрыгнув из окна гостиницы, ушел от легавых.
Машинально он вышел к Черному озеру и присел на лавочку против фонтана.
Где она?... У фараонов?... В чека?... У кого спросить?
Припомнился девятьсот девятый год, когда вот здесь же, подле фонтана, коммерческую точку имел бежавший из Москвы вор и громила по кличке Заноза, вырядившийся в личину еврея-фотографа, помогавший нередко Савелию потрошить банки, биржи и иные учреждения, имеющие несгораемые кассы и сейфы с весьма серьезной наличностью.
Тогда, в девятьсот девятом, Савелий вот так же присел на скамеечку в Черноозерском саду, оторвавшись от хвоста, который прицепил к нему хитрый начальник Сыскного отделения господин Савинский. И принялся созерцать угловое трехэтажное здание с огромными, выше человеческого роста, окнами второго этажа, на козырьке парадного входа коего золотом светились под ясными солнечными лучами буквы: ГОСУДАРСТВЕННЫЙ. На обоих торцах козырька было написано: БАНКЪ.
– Добрый день, – остановился возле Савелия невесть откуда взявшийся высокий худой человек в касторовой шляпе, какие обычно носят художники. В руках у него была тренога и фотографический аппарат. – Позвольте представиться, – мягко произнес фотографический маэстро, – Соломон Фельзер, фотограф и свободный художник. Смею вам заметить, молодой человек, что у вас очень выразительное лицо. И пусть мне уже никогда не покушать мацу в день Пасхи и не отведать фаршированной щуки и кугеля с медом, если это не так.
Человек в касторовой шляпе, представившийся Соломоном Фельзером, поставил треногу на землю и, ободренный молчанием Родионова, продолжил, указывая на свой инструментарий:
– А ви знаете, что это такое? Нет, молодой человек, ви не знаете, что это такое. Так я вам скажу: это фотографический аппарат системы господина Бартильона. О, это был выдающийся человек, очень, очень выдающийся человек. Если ви захочите, я могу рассказать про него много хорошего и поучительного. Однажды господин Бартильон... Простите, ви не сильно спешите?
– Я как раз собирался уходить, – улыбнулся фотографу Савелий, прекрасно знавший приемы забалтывания своих жертв цыганками и свободными художниками, после чего жертва либо мрачно соглашалась на их предложение, дабы скорее от них отвязаться, либо, одурманенная напором и нескончаемым словесным потоком, безвольно давала согласие на прочие фантазии.
– О, я вас не задержу, молодой человек. Так вот, меня, как я уже имел честь вам говорить, зовут Соломон Фельзер. Я мастер фотографического портрета. А ви, я подозреваю, давно желаете сделать свою фотографическую карточку. Я таки прав?
– Вы ошибаетесь, дорогой маэстро. Я вовсе не желаю иметь свой фотографический портрет. Открою вам небольшой секрет, их и так уже слишком много.
Савелий поднялся и коснулся рукой шляпы, прощаясь:
– Всего доброго.
– Ви, право, нетерпеливы, молодой человек. Подождите! Ну, хорошо, не желаете фотографироваться, так у меня имеется для вас кое-что другое.
Маэстро полез в карманы своей накидки и выудил несколько браслетов в форме змеи из дутого золота.
– Взгляните, молодой человек! – весело воскликнул он. Оказывается, в нем скрывался и недюжинный талант предпринимателя. – Уверяю, ваша дама будет в невероятном восторге!
– Моя дама не пустит меня с таким подарком и на порог, – мельком взглянув на браслеты, ответил Савелий.
– Верно! – быстро нашелся поклонник Бартильона. – Ви совершенно правы, молодой человек. Ну, хорошо, так и быть! У меня есть кое-что специально для вас. Кто бы мог подумать, что мне повстречается взыскательный покупатель. В наше время это такая редкость!
Фельзер снова полез в карман, пытливо посмотрел прямо в глаза Савелия и протянул ему маленький хромированный пистолет с коротким стволом, легко уместившийся на ладони.
– Это полуавтоматический пистолет марки «дуглас». Шесть зарядов в магазине, один в стволе. Не хотелось бы, чтоб он вам, Савелий Николаевич, когда-нибудь пригодился, но с ним все же будет надежнее.
Родионов резко выпрямился и жестко посмотрел на пожилого еврея. Что-то в глазах фотографа и в нескладной худой фигуре с несоразмерно длинными руками показалось Савелию знакомым. Взгляд его потеплел, и лицо Родионова расплылось в довольной улыбке.
– Заноза!
– Он самый, – приподнял шляпу маэстро и растянул до ушей губастый рот.
Сей уголовный типаж, какового Савелий искренне рад был видеть, являлся его старым товарищем и подручным, с которым они не единожды ходили на дело. Заноза, надо отдать ему должное, имел не только руки-грабельки, знавшие каторжанскую тачку и рукоять финского ножа и нагана, но и склонность и явные способности к актерству. Ежели он наряжался извозчиком, то хлеще ваньки невозможно было отыскать во всей Москве. Ежели рядился купцом, то всякий, кто находился рядом, чувствовал в этом плечистом рукастом человеке бульдожью хватку природного торгаша из той категории, про которых говорили: этот выжига свою копейку не упустит. Ну, а уж коли требовалось на какого-нибудь несговорчивого бычару нагнать жути, равных Занозе не было и вовсе. Глаза его тогда становились круглыми, лицо превращалось в непроницаемую жесткую маску, а голос делался звеняще зловещим. И тогда тому, для кого предназначался спектакль, приходилось весьма туго. Именно в роли не ведающего жалости душегуба Занозе удалось вытрясти некогда у банкира Лесснера секретный код неприступного сейфа, который не удалось вскрыть самому Савелию Николаевичу.
Сложись судьба Занозы иначе, играть бы ему на сцене Императорских театров, срывать аплодисменты публики и получать лавровые венки и тысячные гонорары во время бенефисов. Но планида распорядилась так, что свою артистическую карьеру Заноза начал, выступая на большой дороге с кистенем. Продолжалось это представление несколько лет, покуда ряженный под купчину легавый не заарканил его с поличным и не определил в вонючий цугундер. Затем была крытка и Тобольский каторжный централ, где ходил в «иванах» человек с бритым черепом и тюбетейкой на самой маковке шишкастой головы. Долговязый худой парень, не желавший никому шестерить и потому постоянно битый, приглянулся татарину, и он взял его под свое покровительство.
Звали того бритого «ивана» серьезной кликухой – Мамай...
– А пошто ты в фельзеры окрасился? – в недоумении спросил Савелий, весьма довольный такой встречей. К тому же она как нельзя была кстати...
– А такой уж документ мне достался, не из чего было выбирать, – ухмыльнулся Заноза. – Да и ноги пора
