Медвежатник фарта не упустит

моменте и задачах, связанных с ним, явно возбуждаясь от собственных слов. «...Советы как органы революционной демократии, сорганизовавшие вокруг себя широкие народные массы и служившие великими рычагами могучего политического воздействия пролетариата на государственную власть, – донеслось до Лизы, – после Октябрьского переворота, приняв власть, обратились в орудие диктатуры правящего меньшинства над бесправным большинством. Вступили в непримиримый конфликт с органами демократических самоуправлений, выродились в бесконтрольные и безответственные бюрократические учреждения, захваченные отдельными группами и лицами, управляющими страной путем самого тяжкого произвола и тирании, и попали в зависимость от вооруженных сил и авантюристических элементов, командующих этими силами...»

Пузатенькому господину нестройно и жиденько хлопали, иной раз раздавались выкрики:

– Правильно! Верно!

Бронзовый старик Державин, сверкая на солнце плешью, сидел в кресле и смотрел поверх головы говорившего учредиловца, явно не слушая его и размышляя о чем-то вечном.

Лизавета свернула на Большую Лядскую улицу, поднялась по ступеням тротуара к огромному дому купца Кекина и повернула направо. Небольшая площадь перед входом в сад Панаева была заставлена экипажами, колясками и пролетками. В глубине сада играла музыка: какой-то любительский оркестр, немного фальшивя, наяривал веселую польку.

Елизавета вошла в сад и огляделась.

Несмотря на раннее время, публики в саду оказалось довольно, много больше, чем на площади перед театром. Истосковавшиеся по развлечениям горожане, вкусив белого хлеба, забытого при большевиках, требовали развлечений и зрелищ.

Здесь они имелись. В летнем театрике, места которого были почти заполнены, собирался вот-вот начаться какой-то водевильчик «с участием актрис Императорского Малого Художественного театра». В одном из шатровых балаганов атлет Журто, перебравшийся из сада «Эрмитаж» и разлаявшийся в пух и прах с тамошним антрепренером Шумским из-за своих гонораров, показывал публике незамысловатые упражнения с гирями и стальными шарами, подбрасывая их в воздух и ловя затем на лоснящуюся от пота холку.

Работала механическая карусель с лошадками, оленями и верблюдами, и юноши из приличных семей раскачивали своих подружек и не занятых в водевиле актрисок на блестящих свежей краской качелях.

Лизавета прошла к кондитерской и села за свободный столик на летней террасе.

– Чего изволите? – тотчас вырос перед ней официант.

– Горячего шоколаду, – ответила Лиза, удобнее устраиваясь на плетеном стульчике.

Затем она пила шоколад, смотрела на часы, вделанные в маковку, венчающую павильон кондитерской, и в голове Елизаветы носилось такое множество мыслей, что зацепиться за какую-нибудь одну, додумав ее, совершенно не представлялось возможным.

– Прошу прощения, у вас не занято?

– Нет, – машинально ответила Лиза и подняла взор на говорившего.

– Разрешите представиться: личный адъютант командующего Народной армией его высокородия господина полковника Владимира Оскаровича Каппеля ротмистр Неклюдов, Степан Аркадьевич, – красивым баритоном, четко выговаривая каждое слово, произнес офицер и даже слегка прищелкнул каблуками сапог. – Разрешите соседствовать с вами за одним столиком?

– А разве личным адъютантам командующих не полагается быть при их особах неотлучно? – спросила Лизавета без всякого намека на игривость или кокетство.

– Полагается, – широко улыбнулся ротмистр, учтиво склонившись перед Лизаветой, – но даже у личных адъютантов командующих имеется личное время на личные нужды. Так разрешите присесть?

Лизавета молча пожала плечами. Этот безразличный жест вызвал на лице ротмистра выражение разочарования и некоторой обиды, которое, впрочем, мелькнуло лишь короткой тенью. Он снова широко и располагающе улыбнулся и произнес:

– Чем я могу угостить вас, мадемуазель?

– Мадам, – поправила его Лизавета и посмотрела на павильонные часы. Обе большие стрелки их показывали половину второго пополудни. – Мне пора.

– Жаль, – уже заметно расстроился ротмистр, вставая и помогая Лизавете выйти из-за стола. – Искренне жаль.

– Прощайте, ротмистр, – ответила ему на это Лизавета и пошла к выходу из сада, чувствуя на себе его взгляд. Ее мысли были уже далеко.

– Не пришел, – шептали губы, хотя выражение ее лица оставалось для окружающих совершенно безучастным. – Не пришел...

Глава 27. ГОСПОДИН ПРИСТАВ?

Редакция «Нового Казанского слова» находилась там же, в трехэтажном доме Стахеева на Лобачевской улице, с балконами, пилонами и пилястрами, где производилась запись добровольцев в Народную армию. Савелий Николаевич поднялся на второй этаж, прошел коридором до двери с табличкой «Редакция газеты „НОВОЕ КАЗАНСКОЕ СЛОВО“ и, постучав, открыл ее.

– Вам кого, гражданин? – спросил его, подняв голову от пишущей машинки, человек в старомодном пенсне и с папиросой в зубах.

– Редактора, – коротко ответил Родионов.

– Я редактор, – сказал человек в пенсне и перестал стучать по клавишам машинки. – Чем могу?

– В первом номере вашей газеты был опубликован материал под названием «В застенках чрезвычайки», – начал Савелий. – Подписан он был так: «Бывший узник». Мне надо увидеться с этим человеком.

– Видите ли, – редактор пыхнул папиросой и затушил ее в пепельнице. – Мы не имеем права раскрывать псевдонимов наших авторов. Так что, извините, гражданин, – развел он руками, – ничем помочь...

– Я все понимаю, – перебил редактора Родионов. – Дело в том, что в своей статье или очерке, не знаю, как это у вас там правильно называется, он упоминает об арестованной Родионовой, сидевшей в том же подвале, что и ваш автор. Это моя жена, и я ничего не знаю о ее дальнейшей судьбе. Поэтому и хочу увидеться с этим «узником», чтобы спросить у него о ней.

Редактор снял пенсне, посмотрел на Савелия долгим взглядом, потом взял карандаш и написал на клочке бумаги:

Терещенко Николай Филиппович.

Гостинодворская ул., дом Кузнецовой.

– Благодарю вас, – с чувством произнес Родионов, пряча бумагу в карман.

– Не стоит, – задумчиво ответил редактор и одел пенсне. – Удачи вам!

* * *

Терещенко был у себя на квартире, возился со сломанными телефонными аппаратами. Пахло канифолью, какой-то кислотой, на примусе калилось жало паяльника с самоделковой деревянной ручкой на конце.

– Представляете, они пытались навесить мне связь с контрреволюционной организацией белогвардейцев, – возмущаясь, с надрывом говорил Николай Филиппович. – Этот следователь заявлял, что обладает списком белых, в котором я якобы числюсь техником в отряде связи и именно мне вменено в обязанность производить запасы проводов и прочих материалов и приборов для обеспечения связи между белогвардейскими отрядами. Представляете? И это все потому, что при обыске у меня нашли несколько телефонных аппаратов, находящихся в починке! Я, конечно, все отрицал, и после допроса меня кинули обратно в арестантскую, в этот страшный подвал.

Терещенко вдруг остро посмотрел на Савелия Николаевича, нетерпеливо слушавшего «бывшего узника чрезвычайки» и ожидавшего, когда же наконец он станет говорить важное и нужное ему, Родионову, и неожиданно добавил:

– Это все равно что сейчас ко мне придут белые и, обнаружив у меня провода и телефонные аппараты, предъявят мне обвинение, что я готовлю оборудование для обеспечения связи между красногвардейскими