отрядами! Такое ведь тоже не исключено, правда?
Родионов пожал плечами:
– Сейчас невозможно понять, что происходит. Так что все может быть.
– Конечно, не исключено! «Стукнет» кто-нибудь каппелевским контрразведчикам, что я чиню телефоны, и нагрянут те с обыском. И обратно меня в подвал! Тот же самый... Хе-хе-хе! – Но весело, похоже, ему не было.
Николай Филиппович, у коего, несомненно, была после всех его переживаний в Набоковском подвале нарушена нервная система, с опаской посмотрел на Савелия Николаевича.
– У меня нет привычки «стучать» на кого-либо, – сухо произнес Родионов. – Так что по этому поводу вы можете не беспокоиться.
– Это хорошо, – стал понемногу успокаиваться Терещенко. – Так, значит, вы говорите, та красивая женщина, Родионова, была ваша жена?
– И была, и, надеюсь, есть моя жена, – заметил Савелий Николаевич.
– Она жива, – твердо произнес бывший узник чрезвычайки. – Плоха была, это да, но жива! Когда все кончилось и кучеренок открыл нам двери, наше арестантское сообщество, если, конечно, можно так сказать, мгновенно распалось. Все сделались каждый сам за себя и ринулись, толкая друг друга, в открытые двери подвала, на свободу! Никто ни на кого не смотрел; все глядели вперед, в крайнем случае под ноги, чтобы не упасть на ступени. Ведь они вели к свободе! И вы представляете, когда мы вышли из этого подвала, город был пустой. Совершенно пустой! Признаюсь честно, это было жутковато!
– А Лизавета? Ну, Родионова? Куда она пошла? – взволнованно спросил Савелий Николаевич.
– Я же говорю, мы распались и мало обращали внимания друг на друга. Мы упивались свободой.
– Погодите, погодите, – оборвал бывшего узника чрезвычайки Родионов. – Сосредоточьтесь. Постарайтесь, пожалуйста, вспомнить, куда пошла моя жена? С кем?
– Да, сейчас вспоминаю... С той женщиной и пошла, – ответил, как само собой разумеющееся, Терещенко.
– С какой
– С той, что ответила за вашу жену при поверке, – начал пояснять узник. – Ваша жена не могла говорить после этого «пробного расстрела», и та женщина ответила за нее. Мол, Родионова здесь...
– И куда они пошли?
– Туда, – неопределенно махнул рукой Терещенко. – Послушайте, как вы думаете, может, мне не надо покуда починять эти телефонные аппараты? Переждать, когда установится какая-нибудь власть? Навсегда, а? Что скажете?
Последние слова бывший узник чрезвычайки произнес уже в спину Родионову. Савелий Николаевич ушел, разочарованный и одновременно счастливый.
Жива.
Главное, что Елизавета была живой!
До самого вечера он ходил кругами вокруг этого Набоковского дома, сам не зная зачем, доколе, верно, не примелькался чехословацкому патрулю.
И чего это хорошо одетый человек мечется с улицы Гоголевской на Грузинскую и обратно? Он что-то потерял или кого-то ждет?
Когда патруль направился явно в его сторону, Савелий, от греха, двинулся в противоположную сторону.
– Стой! – крикнули патрульные и клацкнули затворами винтовок.
Савелий припустил что есть мочи, перемахнул какой-то забор и, пометавшись возле большого красивого здания, залез по лестнице на его чердак под куполообразной стеклянной крышей. Увидев в неясном вечернем свете короба с опилками, он зарылся в один из них и прислушался. Было тихо. Кажется, он задремал, но потом вдруг очнулся от предчувствия, что на чердаке есть кто-то еще. Он прислушался, и через какое-то время его обостренный слух уловил мерное дыхание. Тихо, стараясь не производить даже шороха, Савелий встал со своей лежанки и пошел на чужое дыхание. Скоро он увидел спящего человека, наполовину зарывшегося в опилки. Он подошел ближе, присел, вглядываясь в лицо спящего.
Нет, он узнал его не сразу. Слишком изменился его старый знакомый. Плешь обратилась в совершенную лысину, нос ввалился...
Человек вдруг открыл глаза. Долго смотрел на него, явно не узнавая. И Савелий решил не дожидаться, покуда тот его признает, спросил:
– Не узнаете, господин пристав? Простите, товарищ старший следователь Губернского чека. – Глаза Родионова светились недобрым огнем. – Вижу, не узнаете. Похоже, не очень у вас с памятью... – Тон его сделался мягким и зловещим одновременно. – Тогда разрешите вам напомнить: меня зовут Савелий Николаевич Родионов. Ну что, припоминаете, господин... прошу прощения, товарищ Херувимов?
Бывший пристав попытался было подняться, чтобы убежать, но Савелий ударом кулака опрокинул его в опилки.
– Ну что, вспомнили? – повторил он свой вопрос.
Херувимов, утерев с губы кровь, моргал глазами и молчал. Верно, раздумывал. Да и что ему говорить?
– Так вспомнил ты меня или нет? – тряханул Родионов плечо отставного пристава так, что у того из стороны в сторону голова мотнулась, как у куклы. – Отвечай, сволочь.
– Вспомнил, – одними губами ответил Херувимов.
– Не слышу! – гаркнул Савелий.
– Вспомнил, – уже громче повторил следователь.
– Ну, а теперь рассказывай.
Глава 28. ОН НЕ ДОТЯНЕТ!
– Простите, товарищи, с вами случайно нет врача? – переминаясь с ноги на ногу, спросил адъюнкт, вытирая ветошью, как и положено машинисту, руки. По крайней мере, так считал сам химик.
– А что такое? – спросил Лацис, цепко осматривая адъюнкта с ног до головы и хмурясь.
– Моего помощника ранило, – ответил, прямо глядя в глаза председателю Губчека, химик. – Осколком гранаты.
– Вероника Ароновна! – позвал Мартин Янович, не отпуская взглядом несостоявшегося профессора, исполняющего в данный момент роль машиниста поезда. – Подойдите к нам.
Брауде, бросив папиросу на землю и прижав ее носком ботика, подошла к своему шефу.
– Вот, – Лацис наконец перевел взгляд с адъюнкта на свою помощницу и заместителя, – товарищ машинист просит нашей помощи. У него помощника ранило осколком гранаты. Вы ведь обучались на женских медицинских курсах?
– Какое-то время, – ответила Вероника Ароновна.
– Значит, знаете, как накладывать повязки, останавливать кровь и прочее?
– Ну, да...
– Сходите, пожалуйста, вот, с товарищем, посмотрите, что там. И доложите потом мне.
– Слушаюсь.
Они с химиком прошли к паровозу. Адъюнкт помог Брауде взобраться в кабину и поразился бледности лица Мамая. Смуглый от природы, теперь он был похож на никогда не видевшего солнца старого затворника.
– Отойдите, – почти оттолкнула она плечом электрического мастера, стоявшего возле Мамая. – Ну, что тут у нас?
Брауде наклонилась над Мамаем и отняла его руку от раны. Затем, четкими выверенными движениями пальцев ощупала рану, качнула головой и, взяв руку Мамая, положила ее на окровавленную тряпицу.
– Держите крепче, – сказала она ему строго и добавила уже мягче: – Как можно крепче. Сможете?
Мамай кивнул. Брауде вытерла о тряпицу, предложенную электрическим мастером, запачканные в крови руки и нашла взглядом химика.
– Помогите мне.
Адъюнкт, придерживая за руку, помог ей спуститься с паровоза. Затем спрыгнул следом.
