Короткие толстые пальцы, заросшие рыжими волосами, уже подобрались к самому горлу, значительно затруднив дыхание. Перехватив запястье, Леонид с размаху ударил его головой в лицо, почувствовав, как хрустнула носовая перегородка. Извозчик взвыл, заливая армяк кровью. Вцепившись ему в рукава, Варнаховский швырнул его на мостовую, прямо под ноги подбежавшему кавалергарду, и взобрался на передок. Перепрыгнув через упавшего, кавалергард потерял драгоценные минуты, а Леонид, ухватив лежавший на сиденье кнут, принялся нахлестывать его по голове. Закрываясь ладонями от ударов, кавалергард пытался приблизиться к нему; в какой-то момент даже взял его за край мундира, пытаясь стащить с козел, но Варнаховский с размаху ударил его каблуком в губу, заставив взвыть.
– Ыыы! – отскочил кавалергард, закрываясь. На белый мундир из разорванной губы текла кровь.
В десяти шагах от экипажа поручик увидел молодого мужчину, поднимавшего револьвер.
– Пошла, родимая! – что есть силы тряхнул вожжами Варнаховский.
Прозвучавший выстрел гулко отозвался в пустых переулках. Выпущенная пуля прошла у самого лица, опалив жаром кожу. Кони, напуганные выстрелом, понеслись галопом по прошпекту, распугивая громким ржанием редких пешеходов.
– Куда мы сейчас? – крикнула в спину Элиз.
Леонид продолжал погонять лошадей, стараясь как можно дальше отъехать от дома.
– На Московский вокзал. А оттуда поедем в Варшаву! В Вену! В Ниццу! Куда хочешь. Дорогая Элиз, теперь перед нами открыт весь мир!
Оставив экипаж на отдаленной улице, они тотчас пересели в закрытую карету. Через ее небольшие запыленные окна было видно, как в сторону прозвучавших выстрелов торопятся три полицейские кареты, запряженные парами лошадей.
Глава 17
Гони его в шею!
Ровно в двенадцать часов к Зимнему дворцу подъехали тридцать подвод с золоченой каретой во главе. Из нее, помахивая бумагой с печатями, вышел толстый американец с огромной сигарой в правом уголке рта и неторопливой хозяйской поступью зашагал к главному входу, где, вытянувшись в струнку, тараща глаза на всякого входящего, стояли два лейб-гвардейца. А за американцем, сбившись в плотную толпу, вышагивали мастеровые, вооруженные ломами, кирками и лопатами. Некоторые из них волокли носилки.
Остановившись у входа, Морган хозяйским взглядом окинул Зимний дворец, видно, прикидывая объем работы, а потом ступил на крыльцо.
– Стоять! – сурово проговорил один из солдат, преграждая американцу дорогу.
Тот понимающе остановился, что-то быстро залопотал и потряс перед его лицом бумагой с печатями.
– Олрайт?
– Чевой-то он? – удивленно пожал плечами гвардеец, посмотрев на сослуживца.
– Кажись, немчина, это он по-иноземному лопочет.
Американец, не зная, о чем идет речь, лишь широко улыбался и кивал крупной кудлатой головой. Затем, решив, что формальности улажены, вновь попытался пройти во дворец, но вновь был остановлен решительным караулом.
– Куды же ты пресси-то! – укорил бравый гвардеец с родинкой на щеке. – Сказано – не велено! Тут сам император живет! А ты со своей немытой фузиономией…
– Он, поди, думает, что здесь харчевня. Глянь на него, как брюхо-то наел.
Американец переводил взгляд с одного гвардейца на другого, совершенно не понимая смысл их речей. А когда до него стало доходить, что во дворец его не пускают, принялся размахивать руками, громко протестуя.
– Послушай, немчина, ежели ты будешь безобразничать, так мы тебя в кутузку затолкаем.
Американец униматься не желал; он громко кричал, размахивал руками и без конца показывал бумагу с печатями, что держал в руке. Мастеровые, прибывшие вместе с ним на подводах, не торопились сходить, с интересом посматривая на «работодателя». Кое-кто из них, воспользовавшись вынужденным ожиданием, уже скрутил «козью ножку» и, попыхивая самосадом, поглядывал на сновавших мимо барышень, отпуская незамысловатые мужицкие шутки.
– Кажись, нужно за их благородием послать, – высказался один из гвардейцев, – без него нам не разобраться.
– Оно и верно.
– Ты во че, Степан; я сей миг за его благородием схожу, он, поди, в карты режется, а ты тут без меня побудь. А ежели что не так, так ты ентова немчину прикладом по шеям!
– Ясное дело, Мирон, – с готовностью сказал статный гвардеец, – не оплошаю. Поспешай!
Степан вошел в тот самый момент, когда на стол легли карты, – их оставалось только поднять и сделать ставку. Отчего-то капитан Вольф был уверен, что этот кон останется за ним, а потому карты поднимать не спешил, оттягивая удовольствие.
Дверь распахнулась в тот самый момент, когда его ладонь легла на разложенные веером карты и подушечки пальцев почувствовали прохладу глянцевой поверхности.
– Ваше благородь, – смешался Степан, натолкнувшись на суровый взгляд капитана. – Тут енто, такое дело…
– Не мямли, что там стряслось? – слегка повысил голос капитан, посмотрев на партнеров. Весь его вид говорил: что поделаешь, вот с такими гвардейцами приходится заступать в караул к императорскому дворцу.
– Там у входа немчина один шибко сердится, все ручищами машет.
– И что же ему надо, братец? Государя, что ли, требует? – хмыкнул поручик.
– Не можем знать, ваше благородь, – отрапортовал Степан, чувствуя себя неловко под взорами офицеров.
– Так гони его в шею! Будут всякие проходимцы у дворца толочься.
– Вам бы глянуть на него нужно, ваше благородь, он того… орет шибко. Все бумагой какой-то трясет, как бы неприятностей не вышло. С подводами приехал, всю площадь заставил.
Застегнув мундир, Вольф подошел к окну и с удивлением увидел подле Александрийского столпа несколько десятков подвод, на которых по-хозяйски восседали мужики с ломами. Некоторые из них настолько пообвыклись на площади, что кормили застоявшихся лошадей овсом; иные, сбившись в круг, хлебали кашу. И уезжать они никуда не собирались.
– Это что за дела? – удивленно протянул капитан, поглядывая на подводы, рассыпанные по всему полю. – Чего они сюда приперлись?
– Не могу знать, ваше благородь!
Преодолев соблазн заглянуть в карты, Вольф поднялся и произнес:
– Прошу прощения, господа! Служба. Партию придется отложить.
Застегнув мундир на все пуговицы, он взял со стула фуражку и вышел из комнаты. Уже приближаясь к главному входу, он услышал громкие крики, раздававшиеся с крыльца. Распахнув дверь, капитан увидел крупного толстого раскрасневшегося человека, одетого в клетчатый фрак, будто флагом, размахивающего какой-то бумагой. Он что-то громко говорил, по всей видимости, выкрикивая проклятия, однако гвардейцы, стоявшие в карауле, его действия воспринимали как спектакль Петрушки на воскресном балагане. Почему бы не позубоскалить, когда для этого представилась возможность? Глядишь, и служба в тягость не будет.
Увидев вышедшего на крыльцо офицера, гвардейцы взяли на караул, щелкнув каблуками. Теперь все внимание американца было обращено на капитана. Тотчас умолкнув, он неровным шагом направился к Вольфу и протянул ему бумагу. Из огромного количества слов, произнесенных американцем, он понял лишь одно: «купчая».
– Позови корнета Самсонова, – распорядился капитан, обратившись к солдату, стоявшему рядом, – он по-английски калякает.
– Слушаюсь, ваше благородь, – с готовностью произнес гвардеец и скрылся за дверью.
Через минуту солдат вернулся с молодым корнетом, совсем мальчиком, на узкой губе которого едва пробивался белесый пушок.
