Себастьян резко отпустил меня и ушел, даже не взглянув на обескураженного Марка, который, не говоря ни слова, кивнул в ответ на мое объявление о том, что я отправляюсь домой, так же молча отвез меня и, сухо попрощавшись, умчался в предгрозовую темноту.
Проклятый Себастьян снова испортил мне все что мог: настроение, личную жизнь и расследование.
Глава 19
ДРУЖЕСКИЙ РАЗГОВОР
Гроза гремела над ночной Москвой, разрывая угольно-черное небо молниями, ломая ветки деревьев, катясь кипящими потоками воды по безлюдным мостовым.
Но тихо было в «Ступенях» — до подвала не долетал ни рокот грома, ни шум дождя. Тихо и пустынно — ушли официанты и бармен, охранники и повар, ушла уборщица. Тихо и темно — только в углу сцены неярко светился одинокий софит и негромко пели струны рояля. Себастьян, наигрывая какую-то приятную мелодию, напевал себе под нос, но что — слов было не разобрать. Грустен был Себастьян, и песенка звучала невесело.
Щелкнув, зажглась лампочка за столиком с краю возле сцены. Себастьян, вздрогнув, вскинул голову. Музыка оборвалась.
— А, это ты. Я и не заметил, как ты вошел.
— Не мешаю? — спросил Даниель. Себастьян покачал головой, и пальцы вновь легли на клавиши.
— Поговорить не желаешь?
То же движение головой. Поют клавиши, поскрипывает под ногой Себастьяна педаль.
Даниель встал из-за стола и подошел к краю сцены.
— Ладно. Тогда говорить буду я. Последнее время ты на себя не похож. Ко всем придираешься. На всех злишься. Всеми недоволен. И не желаешь объяснить, что происходит. А очень хотелось бы знать!
— Со мной — ничего. — Себастьян смотрит куда-то в пространство.
— Отлично! А с кем?
— Ты сам прекрасно знаешь.
— Если и знаю, то не понимаю. Поэтому хочу услышать все от тебя, без недомолвок и уверток. Объясни мне наконец все по-человечески!
Клавиши издали короткий пронзительный вскрик и смолкли.
— По-человечески! И рад бы, Даниель, да не могу! Я не человек! В отличие от тебя.
— Ах, вот оно в чем дело! — Даниель вспрыгнул на сцену и подошел к роялю. — Значит, Надя была права. Ты боишься, что я становлюсь человеком!.. Но с чего ты это взял?
— А ты не видишь? Не замечаешь? Ты усваиваешь человеческие привычки! Ты сдал зависеть от своего тела! Ты.., ты...
— Ну-ну, договаривай, — подбодрил Даниель.
— Твое отношение к Наде...
— Ого! Ему не нравится мое отношение к Наде! Тогда мне не нравится твое отношение ко мне, дорогуша! Не по-товарищески это как-то, не по-дружески!
— Прекрати ерничать! — Себастьян вскочил и захлопнул крышку клавиатуры.
— Нет, это ты прекрати! Хватит нести ахинею! Тебе давно пора прочистить мозги! И я этим сейчас займусь!
Даниель сгреб Себастьяна за шиворот и хорошенько встряхнул. Тот вырвался, отпрыгнул в сторону и выставил вперед кулаки, зло сверкая глазами.
— Смотрите на него! Он драться со мной собрался! Со своим лучшим другом! И я молодец! Дружить с таким идиотом!.. Ну конечно, я веду себя как человек, разумеется! Думаешь, ты сейчас ведешь себя как ангел? Ошибаешься! Ты ведешь себя как самый настоящий глупый упертый мужик, который если что втемяшит в свою тупую голову, так это уж ничем не выбьешь! Мы живем среди людей, вспомни, что Михаил говорил нам по этому поводу. А если бы мы приняли облик деревьев, дубов каких-нибудь, ты бы что, возмущался, что с меня по осени облетает листва? Из-за чего ты устраиваешь такую трагедию, достал не только меня, но и Марину бедную, которая вообще уж не знает, с какой стороны к тебе, уроду, подойти? Из-за чего, скажи?
— Да из-за того! — заорал Себастьян. — Конечно, я упертый дурак, но ты, умник, забыл, что люди умирают! Понимаешь, умирают! Рано или поздно — все, каждый, понимаешь, каждый!
Повисла тяжелая пауза, а потом Даниель с сожалением сказал:
— Бедненький ты мой. Боишься, что я стану человеком. Но, судя по твоим словам, если кто и станет человеком, то это ты, причем гораздо быстрее, чем я. Страх смерти — самое человеческое качество, и я что-то не замечал раньше, чтобы оно было присуще ангелам.
Глава 20
НЕ БЫЛО НИ ГРОША, ДА ВДРУГ АЛТЫН
Рабочая неделя пролетела так быстро, словно состояла не из дней, а из часов. Конечно, с тех пор как я поступила на службу в детективное агентство, время для меня стало лететь гораздо быстрее, но на сей раз его скорость стала, на мой взгляд, просто неприличной, и, будь моя воля, я без всякого снисхождения оштрафовала бы его за превышение.
Жизнь в агентстве била ключом, но все как-то мимо меня. Я заявлялась туда, когда хотела, и уходила, когда мне вздумается, всячески нарываясь на замечания и порицания. Но, как ни старалась, добиться ни того, ни другого не могла. Себастьян в те редкие минуты, когда мне удавалось пересечься с ним, смотрел сквозь меня и даже на дерзости мои, становившиеся день ото дня все рискованней, упорно не реагировал. Даниель улыбался себе под нос и был со мной так мил и ласков, что я непременно бы расцеловала его в обе щеки, если бы не боязнь нарушить хрупкое равновесие, установившееся наконец между ним и Надей, которая стала кроткой, мягкой и спокойной, будто ее кем-то подменили. Я пыталась осторожно выяснить причину такой благостности, но с нулевым результатом. Радовало и другое — хотя до откровенного саботажа, как я, Надя не опускалась, поручения выполняла безукоризненно и начальству не хамила, но на Себастьяна, в знак солидарности со мной, смотрела василиском. Успехов мне неделя, признаться откровенно, не принесла никаких. Марк после веселенького вечера в «Ступенях» как сквозь землю провалился, и это меня удивляло мало — за два дня нашего знакомства я успела проявить себя как опасная, несдержанная, неумная и лживая до крайности личность. Вместе с Марком провалились почти все надежды узнать побольше о Прошиной, о ее ненайденном сочинении и о людях из ее окружения, не желавших превращаться в персонажи скандальной книги, и в первую очередь — о Крымове. Оставшаяся часть надежд гоняла по городу в компании неуловимой Вари, с которой за все время, прошедшее с абсентовых посиделок, связаться мне не удалось.
Словом, это был полный провал. Единственное, что я сделала за пять дней, — пять раз просмотрела «Никитский бульвар» и возненавидела неплохой, в общем, фильм лютой ненавистью. Невесть почему, особенно невзлюбила я французскую Джульетту — настолько, что, когда главные герои начинали целоваться (а как всякие влюбленные, целовались они часто, по поводу и без оного), я стискивала зубы и нажимала на кнопку перемотки с такой силой, что несчастный пульт дистанционного управления жалобно потрескивал.
Вечер пятницы доконал меня окончательно. Даниель отпустил нас с Надей с работы пораньше — они вдвоем отправились гулять, несмотря на угрожающе почерневший на западе горизонт, порывы ветра, поднимающие в воздух клубы пыли и бумажный мусор, и утробный угрожающий рокот, разносящийся в преждевременно опустившихся на город желтоватых сумерках, а я спустилась в метро — одинокая, неудачливая и очень несчастная.
Дома меня ждали остатки купленной вчера в палатке-фургончике курицы-гриль, банка кукурузы и кассета с «Никитским бульваром», которую я достала из чехла, с омерзением повертела в руках и, скривившись, словно от зубной боли, убрала обратно.
За окнами совсем стемнело. Когда я вцепилась зубами в холодную курицу, дом вздрогнул от оглушительного раската грома. По стеклам, жестяным откосам окон и балконным перилам застучали крупные капли, сперва редко и отчетливо, потом все чаще, пока наконец не слились в ровный гул — на город обрушилась гроза.
Бушующая за окнами гроза, неизвестно почему, настроила меня на романтический лад. Порывшись в ящиках стенки, я извлекла оттуда три плоские свечки, пустив их плавать в наполненную водой хрустальную
