снялись с места, пошли в гости.
В просторной юрте нас встретили растерянно.
— Аман! — поздоровались мы.
Женщины испуганно опустили головы.
— Джелдас-начальник аман айтамен! Товарищ начальник «здравствуйте» говорит! — строго сказал мальчик, который находился тут же, в юрте.
— Аман, аман! — поспешно ответили женщины.
Приготовили нам чай.
Зная казахский быт, мы попросили женщин выйти, иначе мальчик не стал бы разговаривать серьезно.
— Али, почему вы кочуете без отца? — спросил я по-казахски.
Также по-казахски подросток ответил:
— Он далеко уехал. К себе не звал.
Саушкин, который лучше меня владел казахским, а главное, свободнее и увереннее говорил с мальчиком, взял разговор в свои руки:
— Я слышал, твой отец собрал банду. Как же так? Умный, а войну затеял.
Али насупился, опустил глаза.
— Ты честный парень, Али, — продолжал Саушкин. — Книги читаешь, учишься. Скажи мне, разве хорошо поступает твой отец?
— Сын не может осуждать отца.
— Осуждать нельзя, но свое мнение сказать можно.
— Что сказать? — молвил мальчик. — Нечего сказать. Все ясно. Мать думает, сестра думает и я думаю — напрасно, отец все это затеял. Как Советская власть решила, так и будет. Только себя загубит, а ничего по-своему не сделает. Но отец сына не станет слушать.
— А может, и станет, Али? Может, и он кое-что уразумел за это время. Бандитская жизнь не сладкая. Да и понял он, наверное, — сколько волк ни разбойничай, его все-таки поймают. И тогда уж пощады не будет. Куда он уйдет? Степь, велика, но и в ней долго не спрячешься.
— Ты верно говоришь, товарищ учитель. Но теперь уже поздно, теперь уже отцу назад дороги нет.
— Если он честно распрощается с разбоем, распустит свою банду, Советская власть может его и простить, — вмешался я.
— Джелдас-начальник правду говорит? — спросил Али учителя.
— Да, Али. Мальчик задумался.
Учитель продолжал:
— Али, пригласи свою мать и расскажи ей. Юноша вышел и вернулся с матерью.
Он пересказал ей наш разговор. Слушая его, мать то и дело вытирала шелковой косынкой слезы.
— Это верно, — повторяла она. — Куда нам идти? Куда скрыться? Зачем мой муж и господин сделал такое?
Али заговорил с матерью быстро и горячо, так что я перестал его понимать. Потом он обернулся ко мне с горящими щеками:
— Если отец распустит банду, Советская власть простит его, не станет расстреливать?
— Советская власть тому, кто осознал свои ошибки и добровольно возвращается к честной жизни, многое прощает..
— Это я знаю, — кивнул Али. — Советская власть справедливая. Весь народ должен быть счастливым и богатым, и баи не должны этому мешать.
— Я напишу твоему отцу письмо, — предложил Саушкин. — Если он послушается, вернет скот и распустит банду, ему ничего не будет. Зачем нам проливать кровь друг друга — это только на руку нашим врагам.
— Пожалуйста, товарищ учитель, сделайте так!
Когда мы прощались, Али сказал:
— Я сегодня же поеду искать отца.
— Желаем тебе удачи. Поспеши, Али. Потому что мы тоже ищем твоего отца, и, если он не сдастся, будем с ним биться насмерть.
Через четыре дня пути, как мы ни экономили, у нас почти не осталось ни табака, ни хлеба.
До станции Балхаш было не меньше ста километров. Однако среди казахов мне удалось найти человека, который знал другой путь.
— Есть короткая верблюжья тропа, — сказал он. — Но всем отрядом по ней не пройти.
Оставив отряд на месте, отправились на станцию Балхаш впятером: наш проводник-казах, два коновода, Саушкин и я. Через девять часов мы были на станции.
Из кабинета оперуполномоченного ОГПУ я связался по телефону с Ковалевым. Услышав мой рапорт, Ковалев несказанно удивился:
— Постой, ничего не пойму! Откуда ты мне звонишь?
— Со станции Балхаш, товарищ начальник.
— Невероятно! Твои кони, что, по воздуху летают?
— Да. Хороший проводник заменит самолет, товарищ начальник!
Доложил, что отряд остался без хлеба и табака. Ковалев тут же отдал распоряжение выделить нам табак, хлеб, сахар, крупу и машину для доставки провизии отряду.
Тот проводник, что привел нас, знал только верблюжьи тропы. Пришлось искать нового, который знал дорогу для машины. Коноводы с первым проводником отправились назад по старой тропе. Саушкин, я, шофер и новый проводник двинулись другой дорогой.
Мы проехали уже полпути, когда увидели скачущих нам навстречу вооруженных казахов.
— Что делать? — спросил встревоженный шофер. — Развернуть машину назад нельзя — дорога узкая, застрянем в песке.
— Может, остановимся? — спросил и Саушкин.
— А знаете, — сказал я, — давайте поедем потихоньку навстречу… Ну, товарищ Саушкин, если меня убьют, убейте и вы хотя бы парочку!
Не снимая оружия, казахи подъехали к нам.
Я вышел из машины:
— Куда вы едете?
— Мы ищем начальника, который границу сторожит! — сказал один из них.
— Я начальник, который границу охраняет. А кто вы такие и зачем вам нужен начальник?
— Кзылбай послал нас тебя искать. Он ждет тебя в ауле недалеко отсюда.
— Зачем? Хочет убить? — усмехнулся я.
— Нет, убивать не будет. Хочет говорить.
— Ну, что будем делать? — спрашиваю Саушкина.
— Надо, наверно, ехать. Убить бы и сейчас могли…
— Товарищ начальник, не езжайте в аул, — вмешался шофер, — заманят и уничтожат. Таких случаев уже сколько было! Лучше вернемся на станцию. Пусть туда Кзылбай приезжает.
Но я все-таки решил ехать в аул: как говорится, или грудь в крестах, или голова в кустах.
В небольшом ауле нас встречал сам Кзылбай и с ним человек шестьдесят. Однако у юрты он сделал знак, и внутрь с нами вошли только десять человек.
— Ты звал меня, почтенный Кзылбай, — начал я. — Говори же, какое у тебя ко мне дело: меня ждут пограничники.
Кзылбай молчал, опустив голову.
— Идти чужой дорогой трудно, — промолвил он, наконец. — Может, ты покажешь моей дороге свое чистое сердце.
— Я к твоим услугам, Кзылбай.
— Я тебя знаю, джелдас-начальник. Ты хороший джигит и честный человек, и ты скажешь мне
