ибо сражение в пустыне — это борьба за колодец, и побеждает тот, кто его отстоит.
Нам предстояла нелегкая задача — сделать громадный переход по песчаным барханам в пятидесятиградусную жару, когда в песке за шесть-семь минут испекается яйцо.
Решили двигаться ночью, а днем отдыхать. Заготовили тридцать баранов и тридцать турсуков[11] воды. Проверили боевое снаряжение.
Уже был назначен час выхода из Александровска, когда ночью часовой Захаров привел ко мне задержанного:
— Товарищ комдив, вот взял подозрительного. Все ходил возле наших коней и чего-то бормотал по- своему, по-казахски.
Казах смотрел безучастно, не понимая или делая вид, что не понимает русского языка.
— Что ты делал возле наших коней? — спросил я его по-казахски.
— Сыныки казахча тыль беледыма?[12] — удивился задержанный.
— Конечно, — сказал я. — Так что ты делал возле наших коней? А впрочем, погоди. Вид у тебя не очень-то сытый. Давай поедим, чаю попьем. Без чая никакой разговор не ладится.
Поели. Взялись за чай. Больше глядя на сахар, чем откусывая его, казах прихлебывал чай.
— Да ты ешь сахар, не стесняйся, — подбодрил я его.
— Рахмет, рахмет!
После чая я повторил вопрос:
— Так что ты делал возле наших коней? Только прошу тебя, отвечай честно. Ты трудовой человек, и врать тебе нет никакого смысла.
Казах признался:
— Я считал твоих коней, начальник. Меня послали баи, чтобы я узнал, сколько кызыл-аскеров[13] в Александровске и сколько у них лошадей. Сам я батрак, но баи заставляют батраков уходить вместе с ними. Они говорят, что надо оставить красной власти один красный песок.
— Сколько басмачей в отряде? Сколько скота?
— Басмачей очень много, а скота еще больше!
— Скот в дороге не гибнет?
— Гибнет. Но баи скота не жалеют. Говорят: пусть красным останется красный песок.
— Кто командует басмачами?
— Бай Калий Мурза-Гильды.
— Где находятся басмачи и скот?
— Сегодня или завтра должны быть у озера Сам.
— Ты хорошо знаешь эти места?
— Да. Я исходил эти места вдоль и поперек с байскими стадами.
— Скажи, ты хочешь идти назад к баям или останешься с нами?
— Если вы меня возьмете, я останусь с вами.
— Ты честно хочешь помогать нам?
— Да, мне надоело служить баям.
Три часа вели мы беседу, и я понял, что этому человеку можно доверять.
У нас был хороший проводник, но я подумал, что второй проводник, который только что побывал в стане басмачей и знает их тактику, прошел с ними тот трудный путь, что предстоит совершить нам, никак не помешает.
На другой день Фетисов привел казаха-коммуниста, который сказал, что хорошо знает задержанного ночью.
— Он правильно тебе говорил, — подтвердил коммунист. — Я знаю его, ему можно верить. Я тоже узнавал, что мог. Басмачей человек шестьсот, а скота несколько сот тысяч. У озера Сам баи дадут скоту отдохнуть, а потом погонят его к колодцу Бусага, оттуда на колодцы Дахлы, Крек-Сегес, Туар, потом на Красноводск и к персидской границе. «Двадцать дней пути, — хвалятся баи, — и скот будет в Персии, и никакие кызыл-аскеры уже не помешают». Вот то, что смог я узнать.
— Как удалось баям увести с собой батраков?
— Одних батраков они заманили обещаниями, что за границей дадут им много скота. Других запугали, что большевики угонят их на заводы. Третьих заставили идти угрозами. Но многие им уже не верят и убегают.
Вызвав к себе задержанного, я спросил, согласен ли он быть проводником, и тот с радостью согласился. Ночью отряд выступил в поход.
Против 750
Сурова мангышлакская степь. Многочисленные верблюжьи тропы проходят по ней. Жара нестерпимая, а вода — на вес золота. Семидесятиметровые колодцы с горькой водой, которую могут пить одни верблюды. Дикая полынь и колючий верблюжник гнездятся возле этих колодцев.
Идем только ночью. Но и ночью ноги коней припекает неостывший песок. Бойцы спешиваются, бредут возле измученных коней по колено в песке. При малейшем ветре барханы движутся, и непонятно, как находят в однообразной волнистой местности дорогу проводники. Днем бойцы вырывают узкие глубокие щели, делают над ними шалаши из саксауловых веток и накрывают попонами. Но эти шалаши ветер так быстро заносит песком, что через какой-нибудь час их нужно откапывать. Особенно трудно было с оружием: песок попадал в магазинные коробки, затворы. Бойцы тщательно заматывали оружие, и все-таки его приходилось снова и снова прочищать.
Наш дозор иногда натыкался на следы басмачей. Однажды разведчики были встревожены конским топотом, но это оказался одичавший табун лошадей.
Воду экономили очень жестко. И люди, и лошади еле двигались. Одни верблюды шли как ни в чем не бывало.
Последние сутки, выслав вперед дозор, шли почти без остановок.
Над горизонтом вставали миражи: озера, дворцы. Бойцы невесело шутили:
— Вот он где, рай!
— Заодно и ад!
— А я думал, какие они такие дворцы!
Клигман ободряюще улыбался:
— Прогоним басмачей, во всей Средней Азии такие красивые города построим.
Вода кончилась. Турсуки вылизали языками. Несколько бойцов получили солнечный удар.
Переживший две войны, я не раз находился под ураганным огнем, в трудной обстановке. И все-таки ничто, думается мне, несравнимо с тем, что пришлось пережить в эти дни бойцам отдельного дивизиона под беспощадным солнцем в раскаленных песках.
Наконец показалось урочище Бусага. Измученные бойцы и лошади оживились, заторопились, кто как мог.
Я боялся, не ждет ли нас засада, но басмачи, как узнал я позже, ожидая преследования сзади, от Гурьева, не решились, оставив скот, ехать вперед.
И вот мы у цели. Колодец Бусага от подножия Устюрт находится в семистах-восьмистах метрах. Слева и справа барханы, кустики степной полыни, дикий клевер, пырей. Вода в колодце чистая. Каждый готов выпить по ведру. Пришлось установить норму, чтобы люди и лошади не опились.
Басмачи коварны — целые отряды их могли скрываться в барханах. Мне рассказывали, как погиб один дивизион, отправленный из Ташкента на борьбу с басмачами. Многодневный переход измотал красноармейцев. Выйдя к колодцу, бойцы сразу бросились к нему. Но колодец оказался засыпанным. Начали
