вокруг казармы. Гусиным шагом — значит, вприсядку. Уже после одного раза колени трясутся, в глазах красный туман, а после двух раз кажется — упадешь и не встанешь. А Ковальчук тут как тут, орет:
— Винтовку к ноге! На плечо! Отставить! Нале-во! Шагом арш! Носочек, носочек, скотина! Как ружье держишь?! Как ружье держишь, я спрашиваю! Ты у меня шелковый будешь! Ать, два! Ать, два!
Шелковым, правда, ему сделать меня не удалось: в числе неблагонадежных я раньше времени был отправлен на фронт.
Об этом начале своей солдатской жизни я частенько рассказывал молодым пограничникам. Опыт у меня большой, а живой пример, действительный случай, я знаю, производят на бойцов большее впечатление, чем десятки нотаций.
Замечены за пограничником недисциплинированность, самовольство — я в беседе припомню случай с неким Бабаниным, который вечно оказывался где-нибудь не там и которого чуть не зарубил свой же командир, приняв его за врага.
Наоборот, излишне мнителен, пуглив боец — мне и тут есть что вспомнить.
Был у меня в гражданскую войну такой заместитель — Сидорчук Андрей Васильевич. В бою он солдат как солдат: решительный, храбрый. А на отдыхе все мерещится ему, что окружают, подкрадываются к нам. То и дело будит:
— Георгий Иванович, послушайте! Вы ничего не слышите?
— Георгий Иванович, вы не забыли посты назначить? (А вместе ведь и назначали).
— Георгий Иванович, а ребята не заснут?
Мы и так, как говорится, спали вполуха, ели вполбрюха, а тут еще оказался рядом мнительный человек, который умудрялся отравлять и редкие минуты отдыха.
Решил я его отучить от этого постоянного беспокойства.
Ночью подскочу:
— Сидорчук!
Он так и встрепенется:
— А?! Что?! Что такое?!
А я неразборчиво:
— Бу-бу-бу!..
И на другой бок — спать.
Ворочается он, ворочается, кряхтит, вздыхает, прислушивается.
Только заснет, я:
— Сидорчук!
Вскакивает, револьвер хватает:
— А?! Что?!
А я опять будто во сне:
— Бу-бу-бу!..
И в третий, и в четвертый раз:
— Сидорчук!
— Сидорчук!
Не пожалел нескольких ночей — и его, и себя вымотал, но успокоился Сидорчук, спит и в ус не дует, не докричишься его. И чутье откуда-то взялось: как настоящая тревога — он тут как тут, проснулся, а по пустякам уже не тревожится.
Мы должны были воспитать в каждом пограничнике боевой дух, бдительность, стойкость, решительность, великое чувство ответственности за Родину, за границу. На это уходили дни, месяцы, годы кропотливого труда каждого командира.
В середине тридцатых годов к нам нередко еще приходили малограмотные новобранцы. Кроме боевой и политической подготовки, специальный преподаватель каждый день занимался с ними грамотой.
Вспоминаю я одно ЧП. В морозную ночь старший наряда не застал на посту новобранца-пограничника Иванова. Сразу же была поднята тревога, все свободные красноармейцы брошены на поиски. Но вот в пять часов утра он явился сам. Все начальство было уже на заставе.
— Куда вы пропали с поста? — допрашивал я.
— Я ходил туда, на ту сторону.
— Что?! Вы соображаете, что говорите?!.
Молчит уныло.
— Вы что, решили уйти за границу?
— Не. Я замерз.
Я оторопел. Зимы в этих местах суровые, морозы порой доходят до сорока градусов, а в эту ночь к тому же дул сильный ветер. Но бросить пост, спуститься на ту сторону! Для этого нужно быть или врагом, или сумасшедшим, или совсем несмышленым!
Между тем новобранец, шмыгая носом, торопливо рассказывал:
— Я терпел, терпел, а внизу огоньки. Думаю, пропаду я, замерзну совсем. Не вытерпел — пошел. Шел, шел, дошел до избы, стукнул в окно, а оттудова: «Бала-бала», не по-русски, Испугался я. Из России ушел к врагам пришел! Сразу назад побежал…
— Стоит, голову опустил, на глазах слезы.
Голову я себе на нем свихнул — думал, что делать. Конечно, будь он предатель, шпион, не действовал бы так по-дурацки, но факт остается фактом: ушел с поста, был за границей. Что с ним делать?
Вкатили ему десять суток строгой «губы». Сам к нему ходил, растолковывал ему, что такое служба, что такое трудности.
Боялся за него очень. Но вот прошло время, и он стал бойцом что надо, ни разу не пришлось мне за него краснеть. А война началась — не посрамил он нашего отряда, был на передовой, имел награды.
Как радуется командир каждому отличному воспитаннику!
Помню Петреченко с N-ской заставы. Не было случая, чтобы он пропустил какое-нибудь движение на своем участке. Безукоризненная внимательность, собранность, память! Служебная собака, воспитанная им, великолепно брала след. Четыре десятка диверсантов были задержаны им.
Таким был и красноармеец Дмитриев.
Свой участок он знал так, что даже меня, старого пограничника, удивлял порой.
Помню такой случай. Шли мы с ним в зимний морозный день по лесу. Вдруг Дмитриев насторожился:
— Смотрите, на той кочке что-то есть.
Сколько я ни всматривался, ничего, кроме заснеженных кочек, не мог разглядеть.
— Да где вы видите?
— Вон та кочка обычно ниже. Сегодня она какая-то не такая.
— Снег выпал — вот и все.
— Нет, товарищ начальник, она не такая. Я побегу.
Когда мы подбежали к кочке, на ней действительно лежал человек, укрывшийся белой простыней. Даже близко его трудно было отличить от окружающего снега.
При расследовании он оказался японским диверсантом.
В другой раз мы получили данные, что в районе горы Гайзи на нашу территорию переплыл на лодке человек. Однако самые тщательные розыски не помогли обнаружить ни следов нарушителя, ни даже лодки, на которой он переплыл Амур. На том берегу обычно стояли на приколе три шлюпки. Сейчас их было две. Вероятно, третьей шлюпкой как раз и воспользовался диверсант. Но и на нашем берегу мы не могли отыскать эту шлюпку. Не мог же нарушитель, отправившись выполнять задание, тащить шлюпку на себе. Конечно, он мог пустить ее вниз по течению. Но ни один наблюдатель такой шлюпки, плывущей по течению, не обнаружил… Снова и снова прочесывали пограничники берег реки.
И опять Дмитриев оказался зорче других. Оглядывая заболоченное прибрежье, он заметил, что одно приметное дерево как-то не так, как всегда, стоит. Подобраться к дереву посуху было невозможно, и пограничник, раздевшись, полез в воду. К дереву в воде была прикреплена проволока, уходившая вглубь. Дмитриев подозвал товарища, и вдвоем они вытащили за проволоку затопленную шлюпку, ту самую, что исчезла с прикола у китайской фанзы.
