— Да ну!
— Вот вам и «да ну». Смекалка на войне очень нужная штука…
— Расскажите, товарищ командир!
— Было это осенью девятнадцатого года, — начал я. — Наш полк отступал к Киеву. А положение такое, что, отходя от белогвардейцев, мы в любую минуту могли натолкнуться на петлюровцев.
Как-то вечером меня вызвали в штаб полка.
— Смотри, Георгий Иванович, — сказал мне комполка Федченко, разворачивая передо мной карту, — вот в этом селе на нашем пути находится какая-то часть. Возможно, петлюровцы. Может, кто другие. Нужно разведать, кто они такие. Возьми человек пятнадцать надежных хлопцев, пулемет — и в дорогу. Сам увидишь, как и что, по обстоятельствам.
Доехали до села без приключений. С краю у дороги приглядел я плохенькую хатенку. Мы умели уже распознавать, в какие двери можно стучаться. Если во дворе сена нет, да и скотиной не пахнет, если во дворе стоит крытая соломой халупа — здесь красным бойцам всегда скажут правду и помогут.
Постучал я в хатенку — вышел старик бородатый:
— Шо вам трэба?
— Здравствуйте, папаша! — поприветствовал я. — Хто е в сели? Якись посторонние е?
— Якись солдаты е, — ответил старик, с любопытством разглядывая меня и моих попутчиков.
— Червони чи били? — спросил я.
— Казалы, чи петлюривци, чи що!
— А много их?
— Я нэ знаю, скильки, но богато.
— А де воны зараз?
— Воны там дэсь в сели!
— А вы зможете нас провести?
— А чого ж не зможу? Ось зараз одягну свитку и пидемо.
Спешились мы, лошадей оставили коноводам. Остальные бойцы разделились на две группы и пошли с двух сторон улицы по-над забором.
Впереди заметили огонек.
— Что там? — шепчу старику.
— Шось мае буде, — пожимает он плечами.
Подошли ближе. Видим: посреди площади большой дом.
— Сильска рада, — шепчет мне старик.
Из нескольких окон на площадь падает свет.
Подобрались еще ближе. На окне коптилка. А где же часовой? Сколько ни вглядываюсь, ничего, кроме пня, у дома не вижу. Только когда «пень» шевельнулся, понял я, что это и есть часовой. Оперся о стену дома и спит. Подзываю двух бойцов — Шорника и Голубева: «Пойдете со мной, остальным быть снаружи, наготове». В окно видно два станковых пулемета и человек пятнадцать спящих у стола. Значит, это сторожевая застава. Ничего себе сторожа, храпят, аж на улице слышно.
Я по опыту знаю, что с сонным человеком, да еще если он до этого переход порядочный сделал, да еще если он не спал несколько ночей подряд, можно сделать все, что угодно. Шепчу Голубеву:
— Снимешь часового, и чтоб ни звука!
А Голубев редкостный был силач, я всегда брал его с собой на самые рискованные операции.
Подкрадываемся. Часовой, обхватив винтовку, все также спит. Резким ударом в солнечное сплетение Голубев лишает его голоса, Шорник затыкает часовому рот кляпом. Пробираясь к столу, я нечаянно смахнул шапку со спящего петлюровца. И вот что значит сон! Тот чертыхнулся, открыл глаза, но сообразить ничего не мог.
— Дай мою шапку! — бормочет.
— Возьми! — говорю я, протягивая шапку.
Натянув шапку, петлюровец снова падает головой на руки, спит. Между тем Шорник и Голубев уже овладели пулеметами. Тогда я кричу:.
— Спокойно! Ни с места!
Петлюровцы проснулись, схватились за оружие.
— Бросить оружие! — ору я. — Перестреляем к чертовой матери!
Вдруг слышу от двери голос нашего проводника:
— Не турбуйтесь, хлопци, бо их дуже богато!
— Сдавайтесь! — ору. — Не то хуже будет! Руки вверх! Оружие побросали, подняли руки. На ходу провожу «политбеседу»:
— За кого воюете? Петлюра продавал Украину немцам и снова ищет, кому бы продать. А вы такие же рабочие и крестьяне, как и мы! Кроме как от Советской власти, нет и не будет трудовому народу ни от кого помощи! Опомнитесь, не то потом поздно будет.
Оружие вынесли на повозку во двор. С пленными оставили двух часовых. А сами стали думать, что делать дальше. Спрашиваю у старика:
— Где еще петлюровцы?
— Кажуть, що в клуби.
— Сколько их там?
— Мабуть, пилсотни, а мабуть, и сотня.
— Что делать будем? — говорю своим. — Двадцать петлюровцев мы уже взяли, с оружием и двумя пулеметами. Обстановку разведали. Будем возвращаться или как?
А старик вдруг:
— Що вы, хлопци, робыте? Двадцать взяли и цих визьмем! Я вам допоможу!
А я и сам уже думаю: «Чем черт не шутит, рисковать, так до конца».
Взял с собой, только Голубева.
Часовой возле клуба:
— Стой!
А я так спокойно отодвинул его штык:
— Дайте дорогу!
Вошел в длинное душное помещение и, честно говоря, обомлел — тут уж не пятьдесят, не сто, а все триста человек спят. Однако иду, и Голубев за мною топает. Петлюровцы зашевелились, попросыпались. «Кто такой? — кричат. — Чего надо? Это что еще за морды?»
— Спокойно! — кричу я. — Обращаюсь к вам от имени трудового народа! Вас Петлюра продал! Вспомните, что творили немцы! Подумайте, что делают белогвардейцы! Грабят, насилуют! Решайте, пока не поздно, на чьей вы стороне!
— Чего смотрите! — заорал кто-то, — Стреляй их! Это большевики!
А в это время на пороге опять наш старик.
— Хлопци! — кричит. — Их всих уйма! Тысяча. Здавайтэсь, хлопци, поки ще цели!
— Товарищи! — подхватываю я. — Вы окружены батальоном пехоты и эскадроном конницы. Сопротивление бесполезно! Я вам гарантирую жизнь. Мы знаем, что сейчас многие ошибаются! Мы не собираемся проливать кровь! Мы не немцы, которые в Херсоне полсотни женщин и детей сожгли. Мы армия рабочих и крестьян!
— Да виткиля ты взявся? — вдруг слышу откуда-то сзади.
— Оттуда же, виткиля и ты. — Тебя матка родила — и меня матка родила!
А старик снова:
— Хлопци, здавайтэсь, бо их ще богато!
Поднялся переполох. Кто-то опять кричит:
— Это большевистские агитаторы! Снимай их!
А другие:
— Послухайте его!
— Слушайте! Слушайте!
Вбегает Шорник:
