заброшенную фабрику. Из сетей мудрости теперь уж при всём желании не вырваться. Сознание перестало распадаться среди мелочей, когда мелочи уничтожены Бедствием. Целостный интеллект остаётся один на один с великими вопросами.
— Вспомнил! — сказал я запертым на символический шпингалет дверям ванной комнаты. — Я вспомнил!
Я вышел из ванной, чувствуя внутри себя не только сигнал SOS давно погибшего корабля, но и какую-то разрушительную силу. Энтропии, Хаоса, сумерек.
Оно было во мне.
Я торжествовал.
А тут и Катя — стоит перед иллюзорным окном.
— Ты давно пришла?
— Только что. У меня обеденный перерыв на работе. Надеюсь, ты запрограммировал синтезатор на какой-нибудь ништяк? Я сейчас сдохну от голода.
Катя зевнула, попыталась потянуться, но замычала и повалилась на диван спиной вверх.
— Макс запрограммировал, — ответил я. — Что с тобой?
— Я, кажется, шею застудила, теперь голову повернуть не могу, больно.
— Ты не застудила. Ты вчера много сладкого съела. У меня от сахара тоже часто суставы отваливаются.
— Слушай, Алекс, а ты не знаешь какие-нибудь старинные методы лечения?
— Берётся пол литра водки, горсть втирается в больное место, остальное принимается вовнутрь — вот тебе и все старинные методы.
— Кошмар!.. Никогда не понимала, как можно пить
— Тебе показать?
— Алекс, подойди сюда и потри, а то я руки вверх поднять не могу.
Я нагнулся над лежащей Катей, осторожно коснулся её пластиковой спины и шеи, скрытой под высоким форменным воротником, уловил её тепло сквозь ткань.
— Здесь болит?
— Угу. Смотри, не сломай.
— Разве я похож на того, кто может сломать шею? По-моему, у меня слишком тонкие пальцы для этого.
Катя была маленькая и хрупкая. Я закрыл глаза и представил её зелёную спину, внутри которой тлела красная боль. На моих пальцах, разогрев их, набухла яркая капля и перетекла под ткань формы. Пятно боли померкло на фоне зелени здорового тела, но не растворилось. Я стал воображать вторую каплю...
— Хватит скромничать, — говорила Катя, — в фильмах все профессиональные ломастеры шей имеют тонкие пальцы… Ой! у тебя руки такие горячие!..
— Это потому что я тебя очень стесняюсь... Нормально?
— Нормально. Три давай. Кстати, о пальцах молчал бы. Ты чем вчера Лёше ногу вывихнул?
— Я? Ногу? Лёше?
— Ай! Не дёргайся! Да, ты вывихнул. Да, Лёше. Да, ногу. Я никогда не сомневалась, что в тебе дремлет первобытная жестокость и изворотливость, но чтобы до такой степени...
— А кто сказал Лионе, что я всех сделаю? Не Екатерина ли Иосифовна, случаем? Вот то-то же. А это плохо, что вывихнул?
— Да нет, хорошо. Ты знаешь, я его ненавижу. Он сбежал к Хэзар. К этой дуре из директории «G»! Ты можешь объяснить, почему все парни всегда выбирают дур? Лёха выбрал Хэзар. Даниэль — Ленку. Никому не нужно духовное богатство!
— Правильно. К чёрту духовное богатство. Девушка должна быть богата физиологически.
Катя зашевелилась.
— Всё прошло! — воскликнула она. — Как ты это сделал?
Я скромно улыбнулся.
Из-под дивана выполз Макс и проскрипел:
— Ека. Алекс. Обед. Готов. Я. Не. Отвлёк.
— Ты колдовал?
— Нет.
— Так почему всё прошло?
— Древняя народная медицина.
— Нет. Ты колдовал. Тебя этому научили на поверхности.
— Ну, научили. Но это не колдовство. Я всего-навсего привлёк внимание твоего организма к больному участку, и тот принял решение ускоренно регенерировать. В идеале ты должна уметь делать это без посторонней помощи.
— Чёрт... Ну ладно. Просто если ты колдовал...
— То что?
— Тебя отправят работать в промзону.
— Почему это? А если я захочу уйти? Анжела Заниаровна сказала, что я могу уйти из Города в любой момент.
Катя посмотрела на меня испепеляюще.
— Ты точно не колдовал? Я хотела сегодня взять тебя с собой на работу в ангар. Если ты колдовал, это засекли, и в ангар тебя не выпустят. Таков закон.
Мы сели обедать. Катя молчала. Она была мрачна.
Я хотел видеть в ней зарождающийся внутренний конфликт.
— Тебе правда было больно? Ты не прикидывалась?
— Ради бога, заткнись.
Ангар, через который я попал к механистам накануне, и в котором работала Катя, являлся единственным местом в Городе, где можно было чувствовать себя почти как дома. Мне нравилось, что здесь валялось много барахла, которое механисты понатащили с поверхности. Конец света вытравил из людей дух потребления, и в Городе, в отличие от моего времени, ни за что не выкинут автомобиль, пока не скрутят с него все хоть сколько-нибудь годные для дальнейшего использования детали, — да и то при условии, что автомобиль этот пришёл в совсем уж полную негодность, проржавев или будучи разбитым в лепёшку в аварии. Механисты устраивали рейды по Москве, отыскивая в дальних уголках функционирующее электрооборудование, вычислительную технику, станки, — всё, что могло пригодиться в хозяйстве. Они запасались впрок, готовясь к новым потрясениям и к тем временам, когда лес целиком поглотит руины. Барахло копилось, постепенно распределяясь по складам и цехам, и благодаря нему в ангаре поддерживался умиротворяющий кавардак, не оставляющий места унынию и безвкусице Города. Вокруг исправных машин здесь вечно возились оранжевые техники; попадались и праздно шатающиеся военные; за верстаками стучали молотки, сияла сварка; грузчики в синей форме обслуживающего персонала таскали ящики, мешки и коробки, однако суеты и деловой напряжённости не наблюдалось. А за стоящим у стены контейнером, забытым, верно, во всех анкетах и блокнотах завхозов, неизменно свершались беззаботный перекус, беседы и распитие алкогольных напитков в рабочее время. В этом углу, словно домовой за печкой, жила Россия.
В ангаре было восемнадцать ячеек для машин. Они были похожи на сильно увеличенные туалетные кабинки, в конце каждой из которых вместо унитаза были ворота на свободу. Если войти в ячейку и прислониться к холодным створкам, то от Дождя, Дорог и Руин будет отделять жалкий десяток сантиметров свинца и стали. Когда приезжает или уезжает грузовик или танк, можно даже увидеть низкое
