живу!
— Лиона, — вновь вмешалась Катя, — Алекс ничего не просирал.
— Да нет, конечно же, — отмахнулся я. — Я просирал. Но теперь мир немного подлатали, и Лиона может продолжить моё дело.
— Я хочу нюхать цветочки! — продолжала, слегка переигрывая, Лиона. — Красные! И жёлтые! Где цветочки? А речки где?
— Нету цветочков, — подтвердил я. — Есть только мальчики в золотой форме.
— Юрочки, — хихикнула Катя.
— О боже! — Лиона громко хлопнула себя ладонью по лбу и отвернулась к Кате. — Куда я попала!.. Ека! У тебя-то сколько мужиков было?
— Пять, — ответила та, быстро нажимая на сенсорный экран карманного компьютера.
— Считая
— Ли! — воскликнула Катя.
— Только не говори, что не спала с ним. Вы сегодня действуете заодно, а мне, такой опытной потаскухе, это говорит о многом.
— У тебя-то у самой сколько мужиков было? — осведомилась Катя.
— Пятьсот, — сказал я.
— Двенадцать, — сказала Лиона.
— Считая Юру? — спросила Катя.
— Да.
— Он не убежал, когда увидел у тебя на заднице свастику?
— Ещё бы этот козёл убежал!
— У тебя на заднице свастика? — спросил я Лиону.
— Само собой! Я же вселенское зло. Давай, прочитай мне лекцию о Гитлере.
— Да нет, свастика на заднице это здорово. Можно заниматься с тобой анальным сексом и представлять, что трахаешь в задницу фашизм. В два раза больше удовольствия получится.
— Ха-ха-ха! — Лиона расхохоталась напоказ. — Вот это было очень смешно. Только тебе такое двойное удовольствие не грозит.
— Слава богу.
— Знаешь что, Ека, — сказала Лиона, проигнорировав мою реплику, — я, пожалуй, сделаю, как Алекс. Брошу всех своих мужиков и буду счастье искать. Оставлю только Юрика — не спать же мне одной, в конце концов? А как найду счастье, пошлю и Юрика... Кого там чёрт несёт?
В дверь кабины постучали. К нам на огонёк заглянул водитель грузовика, который мы чинили. Катя выругалась и вышла из кабины, обещая негодяю жестокую кару за использование на рабочей станции не проверенных на наличие вирусов носителей информации. Почти на минуту мы с Лионой остались одни.
— Не верь ей, — сказала Лиона. — Продажная тварь.
— Хорошо же вы дружите...
— Мы дружим отлично. Но тебе так дружить я не советую. Лучше беги к чёрту из этого проклятого клоповника. Твои проповеди о смысле жизни здесь уже никому не помогут. А на поверхности, как я поняла, у тебя остались великие цели.
— Давай вместе убежим?
— Ни за что.
— Почему?
— Понимаешь ли... Город даёт мне всё. А что на поверхности? — голод, грязь, война, радиация. Я загнусь через неделю.
— Не загнёшься.
— Это ты так думаешь. Раньше был железный век, люди делались на совесть. А мы хрупкие. Утром не попрыскаем кожу антибиотиками — вечером она и начнёт гнить...
Катя открыла дверь, не дав Лионе договорить. Она показала нам красный кристалл, из тех, на что механисты записывали компьютерную информацию, только раза в три больше.
— Ему, наверное, лет сто, — сказала Катя, гордая находкой. — Алекс, смотри, твой сверстник.
— Лиона, ты такая хорошая, — произнёс я, не поворачиваясь к Кате.
— Фаллично, — оценила Лиона кристалл, — можно даже сказать, эректально. Но я, кажется, начинаю трезветь. Пойду в «Ад», хлопну ещё граммов сто. Всем пока.
— Как тебе Ли? — спросила Катя.
— Очень хорошая девушка, — ответил я без иронии.
— Мне показалось, она чуть до слёз тебя не довела.
— Да нет. Лиона добрый человек.
— Сегодня она злая.
Мне показалось, что Катя меня стесняется, что сегодня ночью она сделала не то, что хотела, и теперь чувствует мою чуждость. Она попыталась добавить себе уверенности словами «чуть не довела до слёз», но не вышло.
— Нет, — сказал я. — Лиона всегда добрая. Только она несвободна. Не может сделать то, о чём мечтает, и страдает от этого.
— О-о-о, даже так?
— Да. И ты тоже страдаешь. Потому что заблуждаешься.
— Интересно...
Я ждал, что Катя спросит, в чём она заблуждается, но прогадал. Пытаться предсказать реакцию почти незнакомого человека — бредовейшая затея. Мне не дано заглядывать в чужие черепные коробки.
— Интересно... — повторила Катя задумчиво, посмотрела на карманный компьютер, лежавший на полу и призывно мигавший разноцветными лампочками, но не двинулась с места. — А ты заблуждаешься?
— Если учесть, что до сих пор не нашёл счастья, то наверное, заблуждаюсь.
— Что же для тебя счастье?
— Не знаю. Боюсь, никто этого не знает. Люди, которые называли себя счастливыми, рассказывали мне о том, что они называли счастьем, но мне это не понравилось.
— По чужим рассказам о счастье ничего нельзя узнать.
— Не знаю... — сказал я. — Я всегда считал, что если человек что-то понял, то он может объяснить это другим. А если не понял, то и сказать ничего не может. Видимо, счастливые люди так до конца и не осознали счастья. Или не были настолько счастливы, чтобы счастье их переполняло, и хотелось бы поделиться им с другими.
— Может, им просто не хватало слов?
— Слов всегда хватает. Слова это кирпичики. Их не надо покупать, их можно брать из головы сколько угодно. Но может не хватить воображения построить из этих кирпичиков красивый дом.
Катя улыбнулась. Она теряла мысль, да и я терял. Я не знал, что хочу сказать ей, что хочу сказать себе. Мне что-то не нравилось, но я не мог определить, что именно. Я тоже был несвободен, тоже страдал; мои мысли утыкались в барьер безыдейности. Надо было действовать, бороться. Но с чем? Для чего?
— А надо ли? — спросила Катя.
— Что? — я вздрогнул, окончательно забыв, о чём говорил. Я, наверное, прогадал сильнее, чем кажется. «Почему я решил, что сегодня обо мне сформируется какое-то мнение? — подумалось мне. — Почему я решил, что у Кати вообще есть право иметь своё мнение? Почему бы ей не оказаться роботом или суперагентом Чёрного Кардинала?..». Но если она человек, мнение сформируется в ближайшие часы.
— К чему все эти слова? — спросила Катя. — О счастье можно говорить вечно — и так ничего и не добиться.
