чувств едва ли остановится на нужном мне номере.
Окончательно меня запутало давешнее происшествие в ангаре, когда в помещение проникло несколько
Мне надоело пытаться угадать происходящее в чужой черепной коробке, и я решил сделать вот что: наплевать. Не строить относительно Кати никаких планов, и вести себя с ней как бог на душу положит.
В результате Катя крикнула, что я её не люблю, и убежала.
А с чего я должен был её любить? Я даже и не пытался. Я, не заботясь о её мнении, пил, злоупотреблял туалетными шуточками, занимал место в её квартире, мешал приводить гостей, а все её попытки заигрывать игнорировал, ибо было лень. Некоторые от этого просто без ума, а вот я терпеть не могу, когда люди, подчиняясь алгоритму обольщения и не зная, порой, даже имён друг друга, проводят вместе ночь и, побывав в одной постели, значат друг для друга не больше, чем на мгновение столкнувшиеся в толпе. Мне было всё равно, реши Катя оскорбиться пренебрежением и прогнать меня, но вместе с этим я знал и то, что слова Лионы не напрасны, и Катя без соответствующего приказа не прогонит меня, даже когда наши отношения станут совсем противоестественными.
Ах, если бы ещё раз поговорить с Лионой! Если бы её красота принадлежала к другой плоскости бытия — не к той, где живут красивой жизнью миллионеры, воспетые Скоттом Фитцджеральдом, — вот тогда мы бы поговорили. Если бы богатство не оставило отпечаток на лице Лионы, и она была бы задорной девчонкой, как Катя, или хозяйкой дома, как Света, — вот тогда мы бы стали друзьями. Как несостоявшийся биолог, я отлично понимал её рассказы про конъюгацию у инфузорий, и сам считал сей процесс одним из красивейших явлений в мире микроорганизмов, но дурацкая маска Лионы мешала мне показать, насколько её речи созвучны моей душе, и какого внимательного и понимающего собеседника теряет она, продолжая разговаривать со мною в нынешней манере. Всё бы ничего, если б не чёртово богатство. Меня едва ли не доводила до истерики мысль, что мы с Лионой находимся в шаге от полного взаимопонимания, и не будь богатства, я легко б разрушил последний барьер, ещё сохранявшийся между нами после разговора один на один в грузовике. Я бы пришёл к ней домой и спросил, что делать с Катей. Она смогла бы оставить злословие и стать собой. И увидеть меня таким, какой я есть. Но я не знал, где живёт Лиона, а ещё был мальчик-мажор Юра в золотой форме.
Рассчитывать оставалось лишь на себя. И то с оглядкой.
В голове крутилась песня столетней давности:
Я шёл по коридору, освещённому зелёными лампами. В четверг всегда включают зелёное освещение; в пятницу зажгут голубое, а в субботу — синее. Мне навстречу шли разноцветные люди. Оранжевые ремонтники, белые врачи, голубая служба безопасности, серебряные стажёры, золотой истеблишмент — великие правители. Человеку эпохи постмодерна использование цветов для обозначения дней недели и профессий казалось вполне естественным.
Неестественными зато выглядели осенние листья, кружившие среди цветных людей и механизмов. Роботы-эллипсоиды, братья-близнецы Макса, беспрестанно чистили пол, но листья всё сыпались и сыпались. «Откуда, — спрашивал я, — откуда взялись они в надёжно изолированном от внешней среды Городе?», — «Осень», — отвечали мне расплывчато, и я видел, что души механистов, так старательно отгородившихся от будущего, тоже были тронуты магией века RRR, — магией, быть может, не слишком доброй, заставляющей людей меньше рассуждать и чаще жить непознанной стороною своих натур, — тою, которая едина с миром. Из-за листьев я порой начинал опасаться, что Город — это призрак, что здесь давным-давно нет ни единой живой души, и через мгновение потусторонний свет разноцветных ламп потухнет, и я останусь один в темноте, в ржавом железном подземелье, среди пахнущих Дождём листьев и праха Кати, Лионы, Анжелы Заниаровны.
А может быть, это Зона мстит за вторжение.
Когда я достиг двери Катиной квартиры, то и думать забыл о случае в кино.
Дверь покорно раскрылась, едва я коснулся кончиками пальцев сканера отпечатков. Катя сидела за компьютером и смотрела фильм.
— Пришёл к бляди? — спросила она, не оглянувшись.
— Это, — произнёс я, садясь на диван и без разрешения беря с компьютерного стола наполовину опорожнённый бокал с вином, — это уже зависит от тебя. Всецело зависит, я бы сказал.
— Отдай стакан!
— Не отдам, — я отпил глоток и изрёк:
— Вино способствует блядству.
Катя поставила фильм на паузу и закурила.
— Можешь отнять, если хочешь, — добавил я, не спуская глаз с её дрожащих рук.
— Я тебя ненавижу.
— Я давно это понял. Ненавидишь меня, но живёшь со мной, потому что так сказали чёрные кардиналы.
— Идиот! Что ты несёшь!
— Я не прав? Тогда скажи, почему ты меня терпишь? Такого ненавистного...
— Я сказала. В кино.
— Я не слышал. Повтори.
— Я никогда не повторяю.
Катя подошла к синтезатору и достала новый бокал вина.
— Я никогда не повторяю, — сказала она холодно. — И никогда не повторю. И завтра я попрошу, чтобы тебя убрали куда-нибудь к чёртовой матери, чтоб больше не видеть. Боже мой... Боже мой... И кого, главное, строит из себя! Странник! Надо ж было купиться на такую чушь!
«
