Дождь капал на волосы, и после жара погони в тишине и недвижности было тоскливо-претоскливо, промозгло и жутковато. Развалин высотных домов нигде не просматривалось. Это не Москва. Возможно, здесь и была когда-то деревня, но уже давно на её месте только лес.
Лес... Он был нехорошим. В нём присутствовало что-то, о чём я, на ночь глядя, думать не хотел. Не будем мы до завтра никуда уходить. И плевать: найдут нас, не найдут... Уйдём — всё одно — сгинем. Это Россия, чёрная дыра. Засосёт — не заметишь. Россия всегда была такой: на спичечных сваях над её болотом что-то строили, а сваи гнили, и всё раз за разом рушилось.
— Я хочу пить, — оповестила Катя, когда я вернулся в грузовик. — Мне страшно.
Заглянув в кузов, я увидел, что мы богачи. Ящики и мешки, которые не успели выгрузить бомжи на складе, были забиты картошкой. Из неё, я знал, в Городе делали пищевой концентрат — универсальный продукт, который синтезатор пищи мог превратить в любое блюдо, — хоть в торт, хоть в шашлык. Наломав веток, я взял у Кати зажигалку (единственное техническое устройство, которое мы смогли вывезти из Города) и разжёг огонь. В багажном отделении сыскались две пластмассовые канистры с чистой водой, предназначавшейся для заправки водородного генератора. Ею мы утолили жажду. Катин взгляд, в котором за время погони скопилось много непонятной мне ненависти и ожесточения, изменился: в нём появились оттенки робости и благодарности. Она подошла к костру не сразу, а медленно, осторожно; протянула к теплу руки и наблюдала, как я верчусь вокруг, подкидываю дрова, ругаюсь вполголоса. Она довела меня до границ своей территории, и настала моя очередь вести её. В первые минуты она боялась, что на свободе я буду рохлей и нудягой, и мы пропадём. Теперь она знала, что так не окажется. У Кати отлегло от сердца, в глазах её разлилось спокойствие, лишь чуть-чуть разбавленное страхом перед ночной стихией. И было там ещё что-то, очень древнее и очень лестное для меня: какое-то полуосознанное благоговение перед культом пламени и его главным жрецом — мной.
— Алекс укротил огонь, — сказал я,
Ветки сгорали быстро, быстро росла куча углей в сердце костра. Я засунул туда картофелины, присыпал сверху пеплом, сел на высохшую от жары траву рядом с Катей и погладил её.
— Мы сбежали, — она подышала на зябнущие пальцы. — Что мы натворили?
Катя дрожала от холода, но из-за её дрожи мне сделалось неспокойно. Казалось, за нами вот-вот придут из тьмы, окружившей костёр, и я то и дело оборачивался.
— Не надо думать о плохом, — сказала Катя, поняв причину моего поведения. — Дурные мысли притягивают опасность.
Вся моя жизнь являлась опровержением этого Катиного высказывания. Оно настолько шло вразрез с моим опытом, что в иной ситуации я закричал бы, но теперь я просто ничего не ответил, а только вздохнул и сказал совсем про другое:
— Жаль, бургундское погибло в аварии...
— Да. Сейчас бы оно не помешало.
Испеклась картошка, и, наскоро поужинав, мы расчистили в грузовике место для сна, создали нечто вроде баррикады у выхода через задние двери, оторвали от сидений обивку и соорудили две подстилки, в которые можно было зарыться. Катя, вздыхая и бормоча, свернулась клубком у меня под боком, маленькая и кудрявая.
— Неужели теперь так будет каждый день? — спрашивала она, охая, ворочаясь и отпуская ругательства в адрес на редкость промозглого ночного сквозняка.
— Не пройдёт и недели, как этот мир станет для тебя родным, — заверил я. — Город станет казаться чем-то неестественным и даже невозможным. Ты перестанешь понимать, как могла там жить. Ты заново родишься, а прошлая жизнь превратится в сплошной сон. Ведь это не Город подстроен под человека, а человек подстроен под Город. Человек всегда подстраивается под жизнь, и перемены ни для кого не становятся катастрофой. Уж мне-то ты можешь верить.
— Да... — проговорила Катя. — Ты же из прошлого. Это трудно принять. Ты ведёшь себя так, как будто всегда жил в одном с нами времени.
Мы проболтали, пока ночная тишина не заставила нас перейти на шёпот, а потом и вовсе замолчать, не дышать и затаиться.
Я провалился в сон незаметно. Просыпался от любого шороха и, убеждаясь, что всё в порядке, засыпал. Кто-то пытался на мне лежать, где-то, казалось, горел свет, кто-то на меня смотрел и что-то шептал, — но я помнил эту тревожную возню с трудом, как и рваные, затягивающие сны. Ночь вся состояла из резких пробуждений, предательски проникшего под утеплённую форму холода, впивавшихся в рёбра углов и животной, независящей от меня напряжённости всех органов чувств, в том числе и тех, о которых я раньше и не подозревал. Под утро, в Час Быка, ко мне пришёл страх, что в убежище приползёт обожжённый, оскалившийся от боли человек из сгоревшего грузовика — приползёт и умрёт перед нами. Этот полусон-полумысль пил силы и причинял мозгу боль, и я никак не мог отряхнуться от леденящего оцепенения, а кто-то тряс меня.
— Дьявол, почему так темно? — я растёр руками лицо, всмотрелся в окружающую темноту и не смог понять, где мы. Не было видно ничего, словно нас засунули в мешок.
— Алекс, я, кажется, с ума схожу, — Катя часто дышала. — Я уже начала думать, что это не ты, а кто-то другой. Так страшно было!
Сев, я задел головой брезент, лежавший поверх нас и ящиков. Он сохранял в нашем неуютном гнезде тепло и не пропускал свет.
— Откуда здесь это?
— Не знаю, — испуганный голос Кати щебетал, а пальцы впивались мне в локоть. — Ночью взялось откуда-то. Я сидела, жгла зажигалку, а когда она кончилась, кто-то взял — и накинул. Я чуть не умерла от ужаса. А тебя будить не хотела. Тебе и так снилось что-то нехорошее. Я думала, ты колдовал. Ты бормотал что-то...
— Ты истратила всю зажигалку?!
Катя захныкала, но внезапно стихла и насторожилась.
— Алекс, ты слышал?
— Что?
— Молчи! Слушай...
Над нами заскрипело.
— Оно пришло! — Катя прижалась ко мне. — Оно пришло!
Я откинул брезент и увидел, что ночь ушла. По крыше кузова скребли когтями. Я взобрался на ящик, громко стукнул кулаком по потолку. Раздалось злое карканье, и скрежет прекратился.
— Видишь, это всего лишь ворона, — я как можно добрее улыбнулся бледной Кате. — В прошлом у меня на даче был дом с железной крышей — так там они постоянно шастали по кровле, на нервы действовали. Ты спала ночью?
— Издеваешься? — Катя пощёлкала мёртвой зажигалкой и простуженно закашлялась.
Я выпрыгнул на траву. Сверху мелькнуло что-то большое, белое и крылатое. Оно скрипнуло по обшивке грузовика, взлетело и, плавно махая крыльями, растаяло в низких тучах — да так быстро, что я и голову повернуть не успел, а заметил лишь, как упало к моим ногам пушистое белое перо. Я подобрал его. Перо пахло мёдом.
Ну да. Так оно и есть. Рай стал ближе.
— Постой! — крикнул я в небо. Никто не отозвался, но я долго стоял, глядя на светло-серое солнечное пятно в тучах, подставляя глаза моросящему дождю и ловя носом свежие ароматы травы, листьев, железа, остывшего пожара, прорезиненного брезента и болота. Было часов восемь утра.
— Эй, Катя, у тебя есть ангел-хранитель.
Катя сидела в глубине кузова и кашляла. Она не хотела выйти и размяться — думала, от этого станет ещё холоднее.
