— Он считал, что с теми, с кем он часто общается, — некое политбюро, состоящее из наиболее важных министров, — у него должны быть не только официальные, но и дружеские отношения. Потом уже и привычка к общению возникла. Было движение не столько души, сколько ума, который говорил ему, что с этими людьми должны быть и неформальные, товарищеские отношения.
Ельцин активно общался со своими приближенными. Пока был здоров, играл с ними в волейбол, потом в теннис — четыре-пять раз в неделю. Если проигрывал, то настроение у него безнадежно портилось. Он любил застолье, устраивал званые ужины в президентском клубе в особняке на Ленинских горах.
Жизнь высшего эшелона власти в России была устроена несколько необычно. Собирается Козырев вечером после работы домой, ему звонит президент:
— Ну как, Андрей Владимирович, сегодня в теннис сыграем? Поужинаем?
Могло быть иначе. Министр уже садится в машину, когда его охранник спрашивает невинным голосом:
— Ну как, в президентский клуб поедем?
— А почему в клуб?
— Потому что там Борис Николаевич, — со значением говорит охранник.
Козырев откладывал любые дела и ехал в клуб. Отказ не предполагался. Причем было известно, что если президент не желал кого-то видеть, то охрана ему о клубе не напоминала.
При Ельцине теннис стал символом здоровья и динамизма новой политической элиты. В теннис играли самые близкие к президенту люди — Геннадий Бурбулис, Александр Коржаков, Валентин Юмашев, Виктор Илюшин, Андрей Козырев… Когда Ельцин стал болеть, посиделки с обильной выпивкой и закуской прекратились. Смена образа жизни была полезна для печени. Но одновременно Борис Николаевич лишился общения, распался круг людей, которые худо-бедно рассказывали ему о происходящем вокруг.
ВАХТОВЫЙ МЕТОД В ДИПЛОМАТИИ
Козырев, обосновавшись после распада СССР в министерском кабинете на Смоленской площади, чисток не проводил, поменял только высший эшелон — заместителей министра. У него сформировалась очень сильная команда. Потом практически все его заместители разъехались послами.
Сергей Лавров, будущий министр, был назначен постоянным представителем России в ООН. Анатолий Адамишин, первый заместитель министра, отвечавший за систему отношений внутри СНГ, отправился послом в Лондон. Виталий Чуркин, самая заметная после самого министра фигура в МИД, — благодаря его челночной югославской дипломатии получил назначение в Бельгию. Александр Панов, замечательный японист, уехал в Токио. Сергей Крылов, занимавшийся европейскими делами, стал послом в Германии. Не уехал только Игорь Иванов, который со временем сам стал министром.
Дипломаты всегда разрываются между стремлением делать карьеру, перемещаясь из кабинета в кабинет в высотном здании на Смоленской площади, и желанием вырваться за границу в роли посла. Заместитель министра выше по должности, но жизнь посла комфортнее, интереснее. Большинство высокопоставленных дипломатов делают выбор в пользу посольского кресла. Если, конечно, им не предлагают место самого министра.
С заполнением посольских вакансий проблем не было. Проблема состояла в другом — впервые в истории МИД начался отток кадров. Дипломаты, особенно молодежь, бежали от маленькой зарплаты. В 1992 году из министерства ушло триста с лишним человек, в следущем году еще больше. Уходили в бизнес, потому что нужны были деньги. Зарплаты в центральном аппарате министерства платились ничтожные — в сравнении с ожиданиями дипломатов и их высокой квалификацией.
Российские дипломаты работают на Смоленской площади — в известном всему миру высотном здании, которое они прежде делили с коллегами из Министерства внешних экономических связей. Поскольку в высотке места всем не хватало, то специалисты по Ближнему и Дальнему Востоку расположились в маленьких комнатках соседнего с высотным здания, в котором когда-то находился известный гастроном «Смоленский», поэтому здание в мидовском обиходе именовалось «ГастроМИДом». А сотрудники нового департамента по делам СНГ обосновались вовсе уж в тоскливом помещении — в здании на Старом Арбате, где находится аптека. Это здание дипломаты между собой так и называли: «МИД- аптека».
Дипломаты сидят в тесных комнатах и ведут довольно скучный образ жизни: читают шифровки из посольств, стоят в очереди в буфете, составляют справки, курят в специально отведенных для этого местах (курить в кабинетах позволено только начальству), вскакивают, когда в комнату входит это самое начальство, и ждут, пока подойдет их очередь ехать в загранкомандировку.
Заманчивая, завидная профессия — дипломат. Приемы, светские рауты, мужчины во фраках, женщины в вечерних туалетах, заграничные поездки с зеленым паспортом, освобождающим от таможенного досмотра, хорошие вещи, машины, валюта, недоступные простому смертному удовольствия…
В реальности все несколько по-другому. Тем не менее в советские времена дипломаты ощущали себя привилегированной кастой, кланом, которому открыто в жизни то, что недоступно другим. Когда каждый получил возможность поехать за границу и зарабатывать хорошие деньги, ореол дипломатической службы поблек. Тем более что особо завидного в жизни российского дипломата осталось не много. Кабинеты мидовские были в ужасном состоянии — осыпающиеся потолки, обшарпанные двери, дряхлая мебель. Комнат не хватало, поэтому сидели дипломаты на голове друг у друга. Изучающие иностранный язык устраивались прямо в коридоре. Даже поехать в загранкомандировку стало неизмеримо труднее, потому что сократились штатные расписания посольств и консульств.
Бедствующих дипломатов подкармливали тем, что отправляли вахтовым способом на три месяца в какое-нибудь посольство на свободную ставку. Командированный не пьет, не ест, копит валюту для семьи. Потом с покупками — назад, в Москву. А в посольство едет следующий. В посольстве конечно же предпочли бы постоянного работника, за три месяца в дела не вникнешь, но все понимали, что людям надо как-то жить.
В начале девяностых у Министерства иностранных дел не было денег ни на ремонт осыпавшихся потолков, ни на новую мебель для кабинета министра, ни даже на то, чтобы заплатить за лифт. Помню, как осенью 1994 года половину лифтов в высотном здании отключили за неуплату, и российские дипломаты не могли добраться до своих письменных столов. Такая жизнь дипломатам не нравилась. Забыв свойственные им осторожность и сдержанность, они кляли власть, которая не может платить им хорошую зарплату и вернуть утраченное чувство избранности.
У дипломатов были и чисто психологические причины для недовольства. Уже при Шеварднадзе их стали обвинять в недостатке патриотизма и низкопоклонстве перед Западом. Каким образом российские дипломаты оказались в роли малопатриотичных либералов, не желающих блюсти государственный интерес, пляшущих под чужую дудку?
Вот уж эта роль совсем не вяжется с российским кадровым дипломатическим корпусом. Воспитанники элитарного Института международных отношений, бдительно проверенные насчет нежелательных родственников и сомнительных взглядов, дипломаты, говоря современным языком, крепкие государственники, даже державники. Но образованные. Знающие иностранные языки. Поработавшие за границей и потому понимающие то, что неизвестно и недоступно их критикам. Вот почему в горбачевские времена Министерство иностранных дел было самым перестроечным, внедрявшим идеи свободомыслия.
Но при Козыреве дипломаты стали роптать. Ненависть к министру оппозиция переносила и на все министерство. А российские дипломаты в большинстве своем вовсе не были единомышленниками министра.
— Вы об этом подозревали? — спрашивал я Козырева. — Или в разговорах с вами они выглядели иначе?
— Я знал об этом. Мы же в МИД кадровой революции не проводили — сознательно. Хотя после путча
