вторжения ничего не вышло; Франция взяла назад свои субсидии, и националистические силы распались. Еврейство разделилось на тех, которые смотрели на Жаботинского, как на дурака, и на тех, которые считали его негодяем. Повсюду коммунисты использовали пакт, чтобы дискредитировать сионизм среди евреев, но Жаботинский не раскаивался.
Он утверждал, что сделал бы то же самое для ленинцев, если бы они об этом попросили:
«Еврейская жандармерия с белой армией, еврейская жандармерия с Красной Армией, еврейская жандармерия с сиреневой и желто-зеленой армиями; дайте им урегулировать их ссоры, и мы будем нести полицейскую службу в городах и позаботимся о том, чтобы еврейскому населению никто не досаждал»1.
Сионисты «Поалей» требовали расследования, так как они утверждали, что соглашение поставило легальность их собственной едва терпимой в Советском Союзе организации под угрозу, но Жаботинский уехал с лекциями в Соединенные
Штаты в семимесячное турне, и следственная группа могла собраться лишь 18 января 1923 г. В конечном итоге слушание так и не состоялось, так как Жаботинский внезапно, за ночь до того, как он должен был давать свидетельские показания, вышел из ВСО. Он все время утверждал, что его уход в отставку не имел ничего общего с предстоящим расследованием, и настаивал, что он вышел в отставку вследствие многолетнего спора по вопросу об отношениях с Англией, но верили ему немногие. Вскоре после этого он снова вступил в сионистскую организацию в качестве рядового члена, но его противники не видели смысла в том, чтобы и далее официально ставить этот вопрос, так как он не занимал уже какого- либо ответственного поста в движении. Когда он приступил к оформлению своего нового направления, нападки на него возобновились, и в течение всей оставшейся жизни ему приходилось защищаться от них. Но на протяжении своей карьеры Жаботинский отличался высокомерным презрением к его критикам; он просто сообщил враждебному миру, что, «когда я умру, вы можете написать в эпитафии: „Здесь лежит человек, заключивший пакт с Петлюрой”»2.
«Мы хотим еврейскую империю»
Жаботинский вернулся в ставшую теперь осмотрительной ВСО в 1923 г. как крайне правый противник руководства, исполненный решимости «пересмотреть» их позицию; он осуждал Вейщмана за то, что тот не требует воссоздания еврейского легиона. Он также был свидетелем того, как Черчилль отделил Трансиорданию от еврейского «национального очага» в Палестине, и, когда ВСО неохотно приняла решение Черчилля, он согласился с этим лишь из чувства дисциплины, но с тех пор его утверждение, что Иордания всегда являлась еврейской страной, стало идефикс его новой программы: «один берег Иордана наш, а также и другой». Таковы слова песни «Стей Гадот», обычно приписываемой ревизионистскому движению.
Жаботинский никогда не разделял наивной иллюзии, что палестинцы будут когда-нибудь приветствовать господство иностранного государства в их стране. В то время когда Бен-Гурион и его друзья все еще считали, что они могут убедить палестинские массы признать сионизм как отвечающий их собственным интересам, Жаботинский развил свой бесцеремонный собственный тезис в статье «Железная стена» («Мы и арабы»), написанной в 1923 г.:
«Сионистскую колонизацию нужно либо прекратить, либо, наоборот, проводить вопреки желаниям туземного населения. Поэтому колонизация может быть продолжена и может добиться успехов только иод защитой державы, независимой от туземного населения, — железной стены, которая будет в состоянии противостоять давлению со стороны туземного населения. Это в целом является нашей политикой в отношении арабов…
О добровольном примирении с арабами не может быть и речи ни теперь, ни в близком будущем»3.
Ему оставалось только высмеивать сионистских лидеров, которые говорили о мире с арабами, требуя одновременно, чтобы английская армия защищала их, или возлагали надежду на какого-нибудь арабского правителя (излюбленным кандидатом был иракский Фейсал), который сносился бы с ними через голову палестинцев и навязывал бы их туземцам с помощью арабского штыка. Он снова и снова повторял, что к сионистскому государству ведет только одна дорога:
«Если вы хотите колонизировать страну, в которой уже живут люди, вы должны выделить гарнизон для страны или найти какого-нибудь «богатого человека» или благодетеля, которые предоставят гарнизон от вашего имени. Или, в ином случае, откажитесь от вашей колонизации, ибо без вооруженной силы, которая сделает физически невозможной любую попытку уничтожения или предотвращения этой колонизации, колонизация невозможна — не «затруднительна», не «опасна», а НЕВОЗМОЖНА!.. Сионизм есть колонизационная авантюра, и поэтому он может уцелеть или погибнуть в зависимости от вопроса о вооруженной силе. Важно… уметь говорить на иврите, но, к несчастью, еще более важно уметь стрелять — или я кончаю игру в колонизацию» 4.
Жаботинскпй понимал, что в настоящий момент сионисты слишком слабы, чтобы сдержать арабов без поддержки англичан, и ревизионизм приобрел громкую славу как движение, лоялистское по отношению к империи. В 1930 г. Аба Ахимеир, идеолог их палестинской ветви, провозгласил, что они заинтересованы «в расширении Британской империи еще дальше, чем это намеревались сделать сами англичане»5. Однако у них нет желания прятаться за спину англичан дольше, чем необходимо. В 1935 г. один еврейский коммунистжурналист встретил Жаботинского на борту океанского лайнера, следовавшего в Соединенные Штаты, и получил у него интервью. О статье Роберта Гесснера, опубликованной в журнале «Нью массиз», говорила вся еврейская Америка.
«Он объявил, что будет говорить откровенно, с тем чтобы разъяснить ревизионизм… „Ревизионизм, — начал он, — наивен, жесток и примитивен. Он жесток.
Вы выходите на улицу и выбираете любого человека — скажем, китайца — и спрашиваете его, чего он хочет, и он скажет: 100 процентов всего. Таковы и мы. Мы хотим еврейскую империю. Подобно существующим империям — итальянской или французской на Средиземноморье, — мы хотим еврейскую империю”»6.
«Он проник в великую тайну тех народов, которые обладали политическим сознанием»
Несмотря на энтузиазм ревизионизма в отношении Британской империи, ему в конечном счете пришлось искать нового имперского покровителя в другом месте. Англия хотела лишь охранять сионистов, и то далеко не эффективно, и сионистам приходилось покупать землю дюйм за дюймом. Да и никто серьезно не верил, что Англия отдаст когда-либо
Трансиорданию сионистам. Поэтому ревизионисты начали искать нового мандатария, твердо обязавшегося проводить более безжалостную политику в отношении арабов и поэтому готового поддержать создание сионистского гарнизонного государства. Италия казалась явно подходящей для этой роли, не из-за какой-либо симпатии к фашизму, но ввиду ее собственных имперских устремлений. Жаботинский был студентом в Италии и любил старый либерально-аристократический порядок. Он представлял себя еврейским Мадзини, Кавуром и Гарибальди, слитыми в единое целое, и он не мог увидеть что-либо неправильное в либеральных традициях, которые столь основательно отвергал Муссолини. В действительности он подсмеивался над фашизмом. В 1926 г. он писал:
