жадно глядел и чутко прислушивался.
Солдаты разговаривали, курили и даже смеялись, но песен не пели.
Отходя от путевой насыпи, Егорка с грустью думал: «Наверное, правда, что всем солдатским песням пришел конец». И еще он часто думал о том, что когда вырастет, обязательно станет солдатом и побывает в сражениях. Получится вот как.
Начнется война. Приедет царь на белом коне и крикнет: «Собирайтесь воевать!» Володька Сопатый струсит и спрячется в стайку, где стоит корова, а вот он, Егорка, смело подойдет к царю и скажет:
— Я готов. Отправляйте.
— Молодец! — похвалит царь и крикнет генералам: — А ну, дайте Егору Климову быстрого коня да острую шашку!
— А нельзя ли еще получить двенадцатизарядный револьверт? — спросит Егорка.
Царь подумает немножко, а потом скажет:
— Хотя у нас и мало револьвертов, но так уж и быть, для тебя найдем.
И тут же распорядится:
— Выдайте этому герою двенадцатизарядный револьверт и тысячу пуль. Пусть стреляет.
И вот приедет Егорка на позицию. Сначала отдохнет немножко с дороги, а потом сядет на своего быстрого коня, возьмет в правую руку шашку, а в левую — револьверт и начнет крошить. Коня придется заранее приучить, чтобы он все время танцевал, крутился и взвивался на дыбы. Это для того, чтобы враги не могли как следует прицелиться. Окружат, допустим, его со всех сторон, а он на своем Вертунчике (так будут звать коня), как вихрь, завертится: то вправо, то влево, то взовьется, а то к земле припадет. Попробуй попади!
Весть об Егоркиной ловкости и храбрости разнесется повсюду. Услышат о нем и на Лагунке. Родные и друзья будут радоваться и гордиться: «Вот, — скажут, — какой наш Егорка».
Домой придется приезжать два раза: в середине войны — на побывку и в конце, насовсем — из-за тяжелого ранения.
Всего у Егорки будет две раны. Одна рана — так себе — небольшой сабельный шрам на шее. Ее он получит в начале войны и приедет с ней на побывку. Вторая рана должна быть настоящей, такой же, как у едущих на все четыре стороны солдат. И нанесут ее враги не какой-то саблей в рукопашной схватке и не пулей, а невидимым пушечным снарядом. Да! Шальной снаряд попадет в него и…
В этом месте мечта обычно обрывалась, потому что никак нельзя было придумать, что же должно произойти дальше.
Иметь рану на спине или на животе Егорка не хотел, никто ее там, под рубашкой, не увидит, да и притом — как было известно из разговоров взрослых — снаряд не пронизывает и не дырявит, как пуля, он отрывает. Жить с оторванной спиной, головой или без живота человек не может — это ясно. Значит, что же? Значит, нужно, чтобы снаряд оторвал или руку — одну, конечно, — или ногу — тоже одну.
Допустим, оторвет ногу, — размышлял Егорка. — Безногий человек заметный, когда идет — костылики — «скрип, скрип!», — а медали и кресты на груди — «динь, динь!». Но вот беда — как бегать? Ведь тогда, на одной ноге, Володьку не догонишь. Будет он кружиться и кривляться под самым твоим носом, а ты стой или прыгай на своих костылях да злись. Нет уж… А если остаться без руки? Безрукого тоже хорошо заметно, и бегать он может вовсю, и повертываться быстро. Вот только как же бороться? Тог же Володька обхватит тебя обеими руками и в два счета положит на обе лопатки.
После долгих раздумий выход был найден: Егорка решил побыть немножечко «безруким», а затем «безногим».
Стать безруким не трудно: вытащи одну руку из рукава рубашки, засунь ее за пояс штанов — вот и все. Егорка так и сделал.
На лужайке, где он появился с пустым рукавом, его сразу же окружили ребятишки:
— Ты почему так ходишь, Егорка?
— У меня оторвало на позиции руку.
Ребятишкам понравилась Егоркина выдумка, и они тоже сделались «безрукими».
Держать все время «оторванную» руку за поясом не так-то легко, и вскоре все «покалеченные», за исключением Егорки, выздоровели. Егорка же мужественно крепился до тех пор, пока не прибежал Володька Сопатый.
Узнав, в чем дело, Володька подкрался сзади к Егорке и ухватился за пустой рукав.
— Не лезь! Раненых трогать нельзя, — крикнул Егорка.
— А вот мы сейчас узнаем, какой ты раненый, — Володька так дернул за пустой рукав, что рубашка очутилась на Егоркиной голове.
Оставаться дальше «безруким» было невозможно. Егорка высвободил «оторванную» руку и начал ею орудовать…
Покрасоваться среди ребятишек без ноги Егорке вовсе не пришлось, а жаль — уж на этот-то раз Володька не посмел бы даже подойти к нему — побоялся бы костылей. Хотя костыли были не настоящие, но крепенькие: толстые березовые палки с набитыми поперечинками — подмышниками. Все дело испортила мать. Увидев, как Егорка ковыляет по ограде на костылях, она крикнула:
— Тебя чего это леший выламывает?
— Я, мам, играю, будто у меня нет ноги.
— Ах ты, выдумщик непутевый!
Мать отобрала у Егорки костыли и кинула их под крыльцо, пригрозив:
— Если я еще раз увижу тебя на костылях или кто-нибудь скажет мне об этом — отлуплю.
Наказ матери был выполнен — она никогда больше не видела Егоркиной игры в раненого. И не могла видеть, потому что он становился на костыли не в ограде и не на лужайке, а в своем секретном месте — между штабелями шпал. Знал про это только один Гришка, но он ни за что не рассказал бы, потому что сам представлялся безруким.
Сегодня Егорка с Гришкой наигрались вволю.
Прибежали они к шпалам, договорились, как и что будут делать, и разошлись в разные стороны. Когда Гришка скрылся из виду, Егорка встал на костыли и медленно заковылял среди шпал. Навстречу ему двинулся уже «безрукий» Гришка. Друзья встретились один, два, три раза, но друг другу не сказали ни слова, как будто бы возвращались домой по безлюдной проселочной дороге. На четвертом круге Егорка остановился и крикнул:
— Здорово, служивый!
— Здорово! — ответил Гришка.
— Откуда бредешь?
— С позиции.
— А куда?
— Домой.
— Я тоже с позиции домой.
— Ну и хорошо, — сказал Гришка. — Надо пожить дома, новостей всяких послушать.
— Надо. Ну, а как же ты руку потерял? — поинтересовался Егорка.
— Известно как — снарядом оторвало. Ударило выше локтя — и начисто.
Егорка покачал головой, а затем начал рассказывать про себя:
— А у меня, видишь, отсекло снарядом ногу. А конь у тебя был?
— А как же, был, вороной, его вдребезги раскрошило, на месте остался только один хвост. А у тебя был конь?
— У меня был серый, от моего даже хвоста не осталось.
— Ишь ты! — удивился Гришка.
Поговорив еще некоторое время в том же духе, «калеки» выбрали удобное местечко и решили передохнуть. Опираясь на Гришкино «здоровое» плечо, Егорка покряхтел, поморщился и опустился на землю. За ним, посапывая и тяжело вздыхая, приземлился и Гришка.
Усевшись, друзья завели разговор другого порядка.
— Табачок-то у тебя есть? — спросил Егорка.
— Как не быть — полукрупка. Да, однако, отсырел, проклятый, я ведь под дождь попал.
