– Не бойся, начинай.
Она тоже положила ему руку между ног и начала.
– Ок. Сначала – революция в семнадцатом году. Потом…
– Подожди. Что там было? Кто чего не поделил?
– Ленин сверг царя… Правильно?
– Ты говори, говори. Он что: сам сверг? Кем-то он руководил?
– Щас, секунду, я знала… Большевиками. Точно, большевиками!
– Так, и что началось потом?
– Потом… Советская власть?
– Сразу?
– Ну да.
– И царь все отдал, со всем согласился?
– Нет, я знаю, его убили, а уже потом – советская власть.
Она гладила его между ног, но он был сосредоточен на дороге и событиях семнадцатого года.
– Итак, убили царя?.. Когда?
– Ну в тысяча девятьсот семнадцатом году, когда свергли.
– И где?
– В… щас… в Зимнем дворце.
– Прекрасно. И? Началась советская власть, никто не был против, проблема была только в царе?
– Там кто-то был против, но их арестовали.
– А потом?
– А потом уже началась война.
– Слава богу! Когда?
– Двадцать второго июня сорок первого года!
– Стоп. Больше никакой войны не было?
– А, вспомнила, была! Первая мировая. Но это еще до революции.
– Очень хорошо. Знаешь! А между революцией и сорок первым годом что было?
Она зажмурила глаза, сосредоточилась, как в мгновенья самого высшего наслаждения, и выдохнула:
– Гражданская война!
Это, наконец, возбудило его.
– Неплохо! Кто с кем воевал?
– Ну вот эти большевики с белыми. А, точно: большевики были красными, а белые были за царя.
– А зачем им было воевать за царя, его же убили в семнадцатом году?
– Они нового хотели поставить. Они в принципе были за царя.
– То есть белые были монархисты?
– Да… Ой, нет! Они были меньшевики, я вспомнила. Красные были – большевики, а белые – меньшевики.
– И долго эта Гражданская война длилась, кто победил?
– Большевики победили, а потом вместо Ленина стал Сталин.
– И когда это случилось?
– Я вот это не помню, неточно выучила.
– Ну приблизительно?
– Приблизительно… Так, сейчас… Ну точно, еще до войны. Скажем, году в тридцать пятом.
«'Скажем', – вертелось у него в голове, – 'скажем'». Отличное словечко применительно к данному случаю. Сколько атомов водорода в молекуле воды? Скажем, два!
– Уверена? – спросил он строго.
– Нет? Неправильно? Ну я точно знаю, что до войны. Может, позже?.. Году в сороковом?
– Может, – сказал он, – может, – и представил себе Ленина в сороковом году. Тот был уже совсем плох, сильно сдал, но держался молодцом.
– А что было в эти двадцать лет: с Революции до Войны?
– Я не помню сейчас, знаешь, основные даты запоминала… Колхозы… Нет, я не вспомню.
– Примерно хотя бы. Как люди жили?
– Ну, был социализм… И перегибы.
– А это что?
– Это когда арестовали… Я не помню кого, но там было несправедливо, а потом это отменили.
– Кто отменил?
– Сталин отменил, когда про все узнал.
– И что потом?
– А потом, – слезинки показались у нее на глазах, – а потом была война.
УАЗ ускорился, и последние лучи солнца вновь забрезжили в образовавшемся просвете.
– Немцы на нас напали… Ночью… А потом несколько лет шла война, и Сталин победил Гитлера. Много людей погибло… Очень много тысяч.
– Что? – он убрал ее руку. – Много чего?
– Тысяч… Знаешь, я считаю, нельзя говорить приблизительно, когда речь идет о жизни людей… Много, очень много… Сто тысяч… Может быть, даже двести или триста. Это была страшная война.
– Потом, потом, – шептала она и срывала с него одежду, – история подождет, там уже все давно случилось. Я хочу тебя сейчас.
Он, как мог, сдерживал ее.
– А во время Гражданской? Ответь! Сколько?
– Это важно? Тебя так заводит история? – опрокинула его на живот и покрыла спину горячими поцелуями. – Меньше, наверное, чем в Великую Отечественную. Может, сто тысяч.
Она кусалась, ему не хватало дыхания.
– А… во время репрессий?
– Может быть, пятьдесят тысяч… Нет, как-то много, это же не война… Скажем, двадцать пять.
«Скажем»… «Скажем»…
– Итого? – простонал он и, зажмурив глаза, уткнулся в подушку.
– Триста, – она опускалась все ниже, легко складывая цифры в уме, так как с математикой в школе у нее было все в порядке, – плюс сто, – и перевернула его на спину, – плюс двадцать пять, – едва коснулась губами, – четыреста двадцать пять. Будем считать, что пятьсот!
Круче «скажем» могло быть только «будем считать». «Скажем» ушло на почетное второе место.
Иногда она вскидывала волосы, и он видел шею, изгибающуюся, как побег молодого дерева. Ее тело укрывало его, горячие поцелуи не отпускали ни на секунду. То, о чем он мечтал долгие годы, свершилось. Но стена встала между ними, и он ничего не мог поделать.
Она подняла голову, поджала губу.
– Я что-то не так делаю? Ты меня не хочешь?
– Я, – прохрипел он, – я…
– Ты устал?
– Ты…
– Я все понимаю, забудь, это вообще не проблема.
– Пятьсот тысяч, – наконец членораздельно произнес он, – пятьсот?
– Ты опять об этом?!! Ну прости, я не знала, что это для тебя так важно… Пойми: я больше математику учила, а такой предмет, как история, – не очень.
– Значит, все, о чем мы говорили, все, кто погиб, для тебя – предмет? Такой же, как математика и физика?
– Ну да, а что тут такого? Я же не виновата, что у меня была больше склонность к точным наукам, чем к истории.
– Ты понимаешь, где ты живешь?! – закричал он. – Понимаешь, что это за страна, где ты родилась?!
