– Я? Тебя? Не знаю? – Он захохотал. Отбросил пистолет, забрался сверху. – Десять лет я слежу за тобой! Десять лет ты не даешь мне спокойно жить!
Я держал его за руки, он меня – за горло.
– Я видел твои глаза тогда, в зале, на концерте! Холодные, умные! Ты смотрел на меня как на дурака, который только и может, что на сцене виться червем, трахать телок и писать чушь! Так ты думал? Да?!!
Я не мог ответить, не мог дышать, только старался сдержать его руки на моей шее.
– Как потом пошло все у тебя!!! Меня не взяли в ГоПКРНЛ, а тебя взяли! Потом ОПНРПП, ВСООГР, теперь даже ФСОЗОП! Поставили над всеми нами, клубом управлять!
Он стал давить сильнее. Мои руки ослабли. Никогда после детства я не был так близко к земле. Русин захохотал:
– Привет Засыпкину Алексею Ивановичу (1956–2016)!!! Следующий!!!
Неожиданно он отпустил меня и упал рядом. Я даже не трогал его, да и не мог трогать. В глазах у меня было темно, в ушах звенело. Я не понимал, на каком свете нахожусь. Небо было чернее земли, земля – то ли снизу, то ли сверху. Показалось, что Русин вдавил меня так глубоко, что мы провалились куда-то и вынырнули с другой стороны. Засыпкин, однако, был здесь и никак не изменился в лице.
Русин упал сам, как обессилевший человек, как тот, кто долго нес тяжкую ношу и был раздавлен ею. Дыхание его оставляло. Ребра замерли. Полузадушенный голубь тоже встрепенулся, прыгнул и упал к нему на грудь. Вдруг ясная, чистая, никогда не свойственная Русину улыбка озарила его лицо. Он сказал Устной Речью:
Почему старик еще жив?
Ее шея как молодое дерево под ветром. Гнется, напружинивается от поцелуев, а потом распрямляется обратно. Упругое молодое дерево с тонкой, прозрачной корой. Ее пальцы как листья. Войдешь в сень дерева, подставишь лицо, и вместе с солнечным светом его обласкает юная листва.
Он уже не думал, что в его жизни случится это чудо. Ему было сорок. Он лысел, полнел, но все же упорно не хотел жениться, и особенно – на ровеснице.
«Пусть она сейчас хороша, – думал он, – но… через несколько лет? В самом расцвете сил я должен буду улыбаться сорокалетней жене, заниматься с ней сексом, а мириады молоденьких девушек будут проходить мимо, присаживаться на согретые солнцем скамейки, есть мороженое, читать книжки в метро? Нет! Не убивайте, я так хочу жить! Пожалуйста, не надо! Я готов жениться, готов сдаться, но пусть она будет моложе меня, ну хотя бы лет на пятнадцать. Например, мне 40 – ей 25. Значит, через пять лет – мне 45, ей 30… Нормально… Дальше: мне 50, ей – 35. Ну… Ок. Дальше… 55 и… Сорок! Опять? В 55 я еще буду так активен! Да, не молод, но – в самом расцвете сил! И снова – сорокалетняя жена? А вокруг – мириады девушек? Нет! Не надо! Спасите! Я так хочу жить!»
Шли годы. У него не было постоянной девушки. Как только отношения грозили превратиться в серьезные, он их тут же «сворачивал», быстро просчитав в уме перспективы старения жены.
Однажды он изложил свою теорию другу, который был женат уже много лет.
– Не парься, – ответил друг, – за временем не угонишься, а семья – это тыл, это дети. Я вот свою жену знаешь как люблю!
– Но… Ты ей изменяешь?
– Естественно, – ответил друг.
Это не подходило. Жить во лжи, смотреть по сторонам – было не для него. Жениться стоило так, чтобы не хотелось изменять. А значит – нужна разница хотя бы в 20 лет!!!
Погожим весенним вечером он стоял в пробке на Волоколамском шоссе, любовался закатом, дышал родным московским воздухом. Порой какая-нибудь старая, никогда не мывшаяся «Лада» обгоняла его и становилась прямо перед глазами. Впечатление от заката портилось, тогда он специально отставал, давая заехать на вакантное место другой, более приятной машине. Но сегодня ни одна из них не радовала взгляд, ни одна металлическая задница не отражала закат так красиво, как хотелось бы.
Вдруг из правого ряда показалась Она. Красная, чистая, только что из мойки. Он притормозил, пропустил ее. Небо окрасилось нежно-голубым, горизонт – нежно-оранжевым, шоссе заострилось к горизонту нежнее нежного. Мир стал законченным и прекрасным.
Через пару минут решился: перестроился правее и поравнялся с красной машиной, чтобы посмотреть на водителя. Им мог оказаться кто угодно: ухоженный московский мажор, престарелая тридцатилетняя дама, семейная пара, в конце концов. Он повернул голову.
Ее шея как упругое дерево под ветром, кожа – прозрачная кора, улыбка – закат над Волоколамской пробкой.
Из пробок – в кафе. Из кафе – в ночные улицы. С улиц – к нему домой. Сразу, в первый вечер! И уже – никуда до самого утра. Они почти не разговаривали, только смотрели друг другу в глаза, а затем жадно впивались губами в губы. Он падал в нее, как в котел с молодильной водой, и жизнь, еще вчера казавшаяся пройденной до середины, в который раз только начиналась.
Весь следующий день на работе он не находил себе места. Смотрел в окно, пил кофе, сидел в «Одноклассниках», словом, пытался работать. Но у окна не стоялось, а в «Одноклассниках» не сиделось. В который раз пришло сообщение от одногруппницы из института.
«Смотри новую фотку, – писала она, – это Алтай, съезд альпинистов. Как я тебе в экипировочке? Один ледоруб чего стоит! С таким хоть на Троцкого идти можно!»
Шутка была сомнительная, одногруппница по определению – старая, а вот солнце… Оно пекло и вытягивало жилы из любого, кто хотел жить сейчас. Как в детстве, на уроке невозможно сидеть, когда реальная жизнь там, за стеклом, и каждая букашка в траве этой жизни радуется, так и сейчас – он томился, меряя шагами офис, ждал окончания рабочего дня и новой встречи с ней. Вспоминал прошедшую ночь и радостное утро.
– Сколько у тебя книг, – говорила она, а он смотрел на ее лопатки, талию, на гибкое оленье тело.
– Ой, вставать не хочется, – мурлыкала, а он радовался тому, как лучи тонут в ее прозрачной коже.
– «Раз пошли на дело – выпить захотелось. В банде были урки, шулера», – пел он под гитару, а она улыбалась и понимающе хихикала.
Все. Шесть.
Пробки сковали дороги, ехать домой было бессмысленно. Но они не хотели ждать ни секунды. Сначала сделали это в машине, потом в ресторане, потом уселись пить кофе. Держались за руки, смотрели в глаза, гладили друг друга под столом.
– Меня никогда еще так не тянуло к мужчине, – сказала она, – что-то в тебе есть удивительное.
– Нет, в тебе.
– Скорее, в нас. Я чувствую, сколько между нами общего.
– Как ты смогла понять? Ведь мы все время занимались…
– Я чувствую! – и царапнула его по бедру.
По бедру так по бедру. Скоро пробки закончатся, они снова поедут к нему, и снова всю ночь он будет чувствовать, что живет сейчас.
– Например?
– Например, ты, как и я, любишь красный цвет. У меня – красные машина и телефон, а у тебя дома – холодильник. Холодильник люди не выбирают случайно.
– Еще?
– Еще ты, перед тем как сказать что-то важное, делаешь удивленное лицо и улыбаешься так, что даже лучики от глаз расходятся.
– И что тут общего?
– То, что мне это нравится.
– Это морщины.
