Побежали напрямик. Временные сосновые кресты и покрывшиеся грязью советские памятники из мраморной крошки замелькали вокруг, сначала быстро, потом медленнее, медленнее. Сил уже не было, мы остановились. Золотухин Георгий Валерьевич (1936–1982) сочувственно посмотрел на нас. Вася упал на землю.
– Пять минут, – сказал он, – а то не дойду. Я не железный.
Я понимал. Естественно: человеческий фактор.
– Успеваем? – спросил Вася.
Я посмотрел на часы.
– Полчаса осталось.
Он подышал, отплевался, выпрямился.
– Готов.
Мы побежали в новой, еще более незнакомой темноте почти на ощупь, выставив головы вперед. За большой водосборочной цистерной дорожка пошла вниз, оказались у оврага.
– Вон река! – крикнул Вася, и мы, хватаясь за стебли и корни, падая, сдирая кожу на ладонях, скатились к воде. Это была уже не Прощайка, а впадающая в нее маленькая Орда. Узкая, быстрая, гораздо ближе к Пункту.
Пошли вброд. Мы так устали и промокли, что новый холод даже согрел. Ноги увязли в иле, водяные нас уже не передавали из рук в руки, а тянули вниз, не желая пускать дальше. Я устал еще больше Васи, мне было проще сдаться на милость водяным. Но он первым дошел до твердого дна, вытянул меня.
Оставалось недалеко. Но у меня свело ногу, я не мог идти. Тогда Вася взвалил меня на плечо, потащил вперед. Не знаю, откуда у него, такого щуплого, нашлись силы. Он шел, глядя то на темноту перед собой, то на мои часы.
Стая птиц закричала высоко, взяла воздух на вираже, огибая луг. И тогда мы увидели огни Пункта.
Это придало сил, мы побежали: то есть бежал Вася, а я просто старался подпрыгивать на одной ноге и, в целом, быть полегче. На часах было без пяти девять.
Подошли к запертой двери. Высокая черная стена уходила вверх. Я позвонил, но никто не откликнулся. Без трех. Позвонил еще. Вася, только что выглядевший крепко, опустился на землю. Я стал колотить.
– Открывайте!.. Открывайте, я из ФСОЗОПа!
Как будто никого не было. Но они не могли еще закрыться! Вася совсем ослаб. Оставалась минута, когда послышались шаги. Окошечко отворилось, показались молодые глаза.
– Кто?
– Открывайте, я из ФСОЗОПа, с Узником для Приведения!
– Щас, – сказали глаза, и дверца закрылась. Потом появились глаза постарше.
– Покажите удостоверение, – всмотрелся в мою корочку, прочитал каждую буковку. – Мы вас с утра ждали, а сейчас уже закрылись.
– Мы без пяти здесь были, – сказал я спокойно, – вы обязаны.
– Последнего все равно принимаем не позднее полдевятого. Это же не две секунды.
– У нас ЧП было, БОПТы в городе… Закрыть надо сегодняшним числом. Вы обязаны.
Дверь открылась. Вышел офицер.
– Давайте бумаги.
Потом обратился к Васе:
– Пошли.
Вася встал, мы обнялись. Я вскрикнул.
– Ноги? – спросил Вася.
– Да.
– Ничего, – он нежно, по-братски потрепал мне шею, – все проходит… Пройдут и ноги.
– Я щас дверь закрою, быстрее, – сказал офицер.
Вася зашел в Пункт.
– А вы-то куда на ночь глядя, – спросил меня офицер, – без машины, ночью, в поле? Оставайтесь, у нас есть комната для гостей и душ.
– Нет, я… так… Мне надо в город.
– Ну, как хотите.
Я ждал, что Вася обернется, и он обернулся. Но дверь закрылась быстро, и я не увидел его лицо.
Я стоял один, промокший, с больной ногой. Чего-то ждал, хотя уже нечего было ждать, и упрекнуть себя было не в чем. Я сделал все верно, и даже если утром в чем-то дал слабину, действовал не по закону, то в течение дня все исправил… Успел…
Я подумал, что правильно идти в сторону Прощайки и посмотреть, что там с убитыми солдатами и Сергеевым. Но это можно было сделать и завтра, а можно было и совсем не делать, просто позвонить и сообщить. Как-нибудь…
Я устал. И вдруг понял, что уже не стою у Пункта, а бреду по лугу, и Пункт совсем погасил огни, исчез за поворотом. Стая голубей зашумела надо мной, я прибавил шагу, нога разошлась. Я забеспокоился, соблюдут ли права Васи, не подвергнется ли он дискриминации. Ведь когда приговор приведут в исполнение, он уже не сможет высказать свои жалобы и пожелания. Да и вообще, любой мертвец, даже нормальный, не ИНООНЧ, – какие у него права?
Вот девушка сегодня утром в церкви или соборе. Она не может, например, ни помешать измене возлюбленного на следующий день после похорон, ни даже узнать о ней. Не может попросить, чтобы с поминок ушли пара-тройка негодяев… Все говорят, что хранят мертвых в сердце, а на самом деле хотят забыть. Ладно там – чужие, но даже те, кто их любил, не могут вспомнить глаз. На фотографии стараются не смотреть.
Теперь, когда уже все было сделано, я понял, как далеко мы забрались. Мое изнеженное городское тело заныло. Стало страшно в ночи, вдалеке от людей. Я испугался. Достал пистолет. Держа его над головой, собрав последнюю волю, еще раз перешел реку. Знакомой тропой, но теперь, к сожалению, вверх, держась за стебли и корни, стал забираться на вершину оврага. Несколько раз срывался и все же залез: было больше холодно и страшно, чем круто по подъему.
Тихое, безлюдное, если не считать мертвых, самохинское кладбище лежало на километр влево и вправо, обходить было долго. Пошел прямо на цистерну. Оттуда я дорогу не помнил, зашагал наугад. Мне показалось, что заблудился, но заметил Вышегородскую Агриппину Степановну (1899–1956) и успокоился, потому что видел ее по дороге в Пункт. Я вдруг подумал, что прошел уже, наверное, целый час и приговор привели в исполнение. Или нет? Стал опять думать про права мертвых. Огляделся. Я зашел совсем далеко за этот час. Дорога сузилась, навстречу мне вышел человек с голубем в руке. Он оказался так близко, может быть в трех метрах. Я поднял пистолет.
– Продрог? – спросил Русин. – Это важно только здесь. Мертвые не болеют. Мгновение назад больной, ставший мертвецом, ничем не отличается от мертвеца, мгновение назад здорового.
Он говорил пошлости, а значит, это был реальный Русин, не продукт моего воображения. Мне бы такое не пришло в голову даже при температуре 42.
– Не подходи, – сказал я, – думаешь, тебе все с рук сойдет? Знаешь, сколько ты законов сегодня нарушил?
– Для мертвых и для птиц законов не существует. А для мертвых птиц – тем более.
Русин сжал горло голубя сильнее, тот закричал, заплакал, чувствуя близкий конец. Русин сделал шаг ко мне.
– Ты не представляешь, – сказал я, – в какое дерьмо сегодня вляпался, – и взвел курок.
– Убить хочешь? – Он приближался. – А ты в курсе, что птица Феникс возродилась из пепла?
– Из пепла и из дерьма – две большие разницы, – сказал я и нажал спуск.
Курок звонко щелкнул по ударнику, но выстрела не было. Порох конечно же промок.
Русин ударил меня. Полумертвый, замученный голубь упал на землю. Я тоже упал, еле успев выставить руки и не расшибиться об ограду. Русин ударил меня ногой, а потом схватил в охапку и попытался стукнуть головой о памятник. Я едва смог смягчить удар ладонью. Глаза в глаза столкнулся с Леночкой и Олечкой Петренко (2019–2021).
– Ты сумасшедший?! – закричал я. – Ты меня даже не знаешь, что ты делаешь!
