И он произнес слово, которое я не могу привести в Письменной Речи.
Все время неподалеку от нас крутилась Алина, репортерша с телевидения. Я ее недолюбливал, потому что она вечно терлась рядом, как бы по своим делам, но было видно, что подслушивает. Ей почему-то казалось, что журналист – это что-то вроде шпиона, что информацию надо вынюхивать. Новости, добытые без шпионской романтики, ее не возбуждали.
Мы вышли на сцену с Антошей, солистом «Совращенных». Публика не ликовала и не свистела: в общем, встретила нас никак. Все понимали, что сейчас будут официальные слова, приготовились потерпеть. Ну а Антоша никогда не был особо популярен. Вернее, как – был, но в очень узком кругу у нас в Колыче металл сейчас не на подъеме.
Антоша прилип губами к микрофону, помолчал и еще медленнее, чем Рома Шилдиков, говорил «спасибо», сказал:
– Здравствуйте.
Народ захлопал, я бойко продолжил:
– От лица администрации я рад открыть уже шестой по счету фестиваль «Эхо Вудстока», хотя непосредственно в этом году было бы логично назвать его не Вудстоком, а Водостоком, потому что проблемы экологии…
Слава богу, текст был выучен давно. Я придумал его еще зимой, и хоть он был простой (его и учить-то было необязательно, можно было просто сказать все своими словами), я все же любил почему-то повторять его в течение последних месяцев, представляя себя на сцене. Говорил автоматически, а сам неотрывно глядел на почти лысого старого рокера в первых рядах. Когда он поворачивался, видно было жиденький хвост волос за плечами. Я подумал, что десять лет назад сам носил такой и что хорошо, что постриг, а то с моей начинающейся лысиной это выглядело бы совсем некрасиво… Кандидатура…
…Вовка Русин, христосоподобный поэт, сволочь, любимец девушек. Одним взглядом гипнотизирующий зал, одним словом влюбляющий в себя, ведущий за собой. Я перестал играть на гитаре 10 лет назад, когда услышал его. Это было такой же ранней весной, в актовом зале «Молодости». Я простоял и молча прослушал весь концерт «Мистического Путешествия». Русин светился. Пел без футболки, вспотел, ребра ходили под полупрозрачной кожей, сердце поэта стучало громче барабанов.
Он пел лучше меня, писал лучше, девушки отдавались ему без счета. Сначала недели две у меня была депрессия, а потом я записался на первую ступень ГоПКРНЛ и стал делать карьеру. С самим Вовкой не был близко знаком. Уже потом встречались в гостях несколько раз, даже были представлены, но не думаю, что он меня помнил. Разве что позже, когда я стал курировать рок-клуб, и то не факт – Русин не ходил на официальные собрания, ему это разрешалось, потому что Колычский рок – это Русин.
Он был прекрасен во всем, хотя имел один недостаток.
Русин был дурак. При всем своем таланте он почему-то имел примитивнейшие представления о серьезных вещах, поэтизировал мир, который не понимал или понимал мозгом шестнадцатилетнего подростка. А продолжением этого недостатка был второй, вернее, вытекающий из первого «поднедостаток»: с ним невозможно было договориться. Видимо, потому, что ему ничего не было нужно. Он знал, что он гений, ему этого хватало, и он не шел никогда на компромиссы, потому что никто в материальном мире все равно не мог ему дать большего.
Помню, однажды на вечеринке у каких-то художников, глядя сквозь сигаретный дым на репродукцию Глазунова «Сто веков», Вова сказал:
– Столько людей… Не смогли спасти Россию… А ведь нужен-то всего один… Кто он?.. Где он?..
Тусившие по углам парочки сгруппировались вокруг. Русин продолжил:
– Вот я… Тоже… Пишу тонны текстов, а ведь если пишешь тонны, значит, не можешь сказать просто и коротко… Хочу написать хокку.
Певица Ленка, по прозвищу Челка, из «Косого пробора», прильнула к нему, как будто само слово «хокку» могло возбуждать.
– Одно только хокку, – продолжил Русин, – в котором было бы все… Одна мысль, но такая, после которой можно не писать.
– Так в чем проблема? – спросили его. – Напиши.
Русин помолчал, потянул жилы и ответил:
– У меня есть один образ. Но там три с половиной строчки. А нужно – три… Пока не получается.
– Ну, пусть будет четверостишие, – сказали ему.
– Я сказал: три с половиной. Не три и не четыре. Я между Европой и Азией, между двумя менталитетами. Я не могу договориться ни с одним из них.
В общем, Русин был дурак, с которым невозможно договориться.
Я вернулся к церкви. Первое, что увидел, – аккуратно припаркованную репортерскую машину с антенной на крыше. Водитель курил рядом. Я почему-то в первый раз вспомнил о своем водителе, который так и ждет техпомощи у реки. Ко мне кинулась Алина с оператором:
– Скажите, что здесь происходит? Как вы можете прокомментировать происходящее? И что может произойти в ближайшее время?
Нет таких слов в Письменной и Устной Речи, которые бы я мог здесь привести, чтобы выразить свои чувства в тот момент. Выследила…
– Как вы считаете, есть ли связь между происходящим и отсутствием Владимира Русина на фестивале?
Я едва сдержался и, нарушив закон об общении государственных работников с прессой, молча прошел к Нагорному. Было видно, что его до этого Алина уже достала.
– Теперь сложнее будет, – сказал он.
Да уж… Они с этой своей антенной уже могли выйти в прямой эфир и что-то сказать. Так просто их не выгонишь. Закон нарушим.
– Есть кандидатура, – сказал я Нагорному. Зашептал на ухо, что и как.
Вдруг позвонил БОПТ. Мы приникли к трубкам.
– Вы нарушили слово, – сказал он, – здесь пресса. Готовьтесь. Сейчас я убью заложника.
Мы переглянулись с Нагорным и вошли в церковь. Встали так, чтобы БОПТ мог нас видеть через камеру. Было тихо, толстые свечки, оставленные после отпевания, горели хорошо.
– Убивай, – сказал Нагорный, – только поможешь обществу.
БОПТ замолчал, он не был готов к такому повороту.
– Ошибочка у тебя вышла – не того захватил.
И Нагорный рассказал БОПТу все про Васю, что его и так государство должно расстрелять сегодня. БОПТ замолчал. Понял, что у него нет козырей и сейчас его уничтожат.
– Блефуете, – сказал он.
– Так не блефуют, когда разговаривают с такими психами, как ты, когда на кону жизнь человека. Давай кончай его скорее, если тебе еще одно убийство в суде нужно, а потом уже мы тебя возьмем. Или сам себя можешь грохнуть. Сахар, как говорится, по вкусу.
Бросил трубку. Слегка улыбнулся и нажал синюю кнопочку на рации. В церковь вошли человек двадцать экипированных бойцов с автоматами. Мы понимали, что БОПТ все видит. Нагорный не обращал внимания на мой истерический взгляд, ждал. Потом позвонил БОПТу сам.
– Просрался? – сказал он. – А теперь слушай, если хочешь остаться в живых.
Нагорный выделил двух самых умных бойцов: Гаврилина и Михайлова. По моим данным, Русин мог быть либо дома, либо у своей девушки. Дома его не оказалось, а поехать к девушке было затруднительно, потому что, по тем же данным, их было несколько. У флейтистки из «Rain station» его не оказалось, поехали к Ане, фотографу городской газеты. Были, конечно, в штатском. Я и Гаврилин в масках, Михайлов – без, но в изменяющих внешность роговых очках.
– Кто? – спросил женский голос.
– Здравствуйте, – сказал Михайлов, – а можно поговорить с Володей Русиным?
Наступила тишина, потом зашуршали шлепки и нервный мужской голос сказал:
– Без меня никак?
Конечно, я сразу узнал его. Двадцать альбомов «Путешествия» были заслушаны до дыр.
– Никак, – ответил Михайлов.
