содержащаяся в памяти подозреваемого, поступала в блоки памяти системы. Одновременно система, используя все тот же чип, стимулировала воображение и механизмы управления физиологическими процессами человека, заставляя его переживать и испытывать то, что испытали его жертвы… Даже одно умышленное убийство приводило к неминуемой смерти убийцы. Человек сам вершил свою казнь.
Это был в некотором смысле возврат к древнему принципу «око за око, зуб за зуб». Кое-кто говорил, что это жестоко, чаще всего те, кому повезло не стать жертвой, не потерять в результате преступления родных и близких. Подавляющая же часть человечества сочла, что применение «Высшего Суда» не только справедливо, но и весьма гуманно, поскольку преступники не успевали, как правило, пережить всех страданий, причиненных своим жертвам.
А по сути применение «Высшего Суда» не противоречило известному нравственному принципу: «относись к другим так, как ты хотел бы, чтобы отнеслись к тебе», частично осуществляя его антитезу: «получи то, что ты дал другим».
В народе «Высший Суд» называли «электронным бумерангом» или «машиной возмездия», а чаще всего – «приветом с того света».
Ну а если же человек случайно, совершенно не желая того, наносил другому вред или даже убивал его, «Высший Суд», не обнаруживая злого умысла, не мог инициировать процесс возмездия, и меру ответственности этого человека устанавливал обычный гражданский суд. Часто в таких случаях человек, прекрасно понимая, что он фактически не виноват, переживал и винил себя больше, чем любой другой суд.
Очень скоро общество почувствовало эффективность применения новой системы. Поскольку все доказательства виновности находились в памяти преступника, не нужен стал исчерпывающий набор фактических «железных» доказательств, который для суда так часто не могло добыть обычное следствие. В то же время невиновные не могли оговорить себя, потому что человек на подсознательном уровне прекрасно знал, что он делал, а чего он не совершал.
Конечно, первые модели «Высшего Суда» были грубоваты, и их использование представляло собой довольно неприятную процедуру для подозреваемого. Но каждый оправданный невиновный был готов перенести и не такие неудобства… Ну а для преступников эта процедура была всего лишь началом заслуженных мучений.
Самыми сложными для судебной системы всегда были случаи недееспособности субъекта, обусловленной патологическими нарушениями работы мозга. Для подобных случаев, «Высший Суд» оказался также незаменим, поскольку чип передавал объективные данные о нарушениях в механизмах обработки информации или о дефектах структуры мозга, после чего система останавливала свою работу. Полученная информация позволяла врачам поставить точный диагноз, в соответствии с которым суд направлял человека на лечение или в пожизненную изоляцию. То есть «Высший Суд» оказался и по сей день остается исключительно ценным диагностическим прибором в психиатрии и нейромедицине.
В первые годы применения системы «Высший Суд» кое-кто из преступников не верил в неизбежность наказания, считая, что он-то уж точно сумеет обмануть «электронную козявку». Ходили невероятные слухи о заведомо виновных, сумевших сбить с толку «Высший Суд», подпольно распространялись разнообразные методики обмана системы, якобы разработанные большими специалистами. Все это была чепуха. Обмануть «Высший Суд» было невозможно.
Первые двадцать лет обе системы правосудия работали параллельно, и если гражданский суд не так уж редко ошибался, то новая система ни разу не дала ни одного сбоя, что всегда подтверждало тщательное дополнительное расследование, проводившееся в случае несовпадения результатов работы двух систем. Преступность, по крайней мере связанная с насилием, резко сократилась и вскоре практически исчезла.
Конечно, за сотни лет устройство было многократно модифицировано, и сейчас его применение для невиновного человека совершенно безболезненно и не ведет ни к каким неприятным последствиям. Со временем тяжких преступлений стало совсем мало, особенно таких, которые требовали бы применения «Высшего Суда». С убийствами из ревности или в припадке ярости всегда прекрасно справлялся обычный гражданский суд, который никто не упразднял, поскольку в обществе, кроме уголовных, случались еще и экономические преступления, и семейные и бытовые конфликты, и административные нарушения, и случаи нарушения различных прав физических и юридических лиц.
Последнюю сотню-другую лет каждый факт использования «Высшего Суда» становился сенсацией. Чаще всего «Высшего Суда» требовали люди, считавшие себя несправедливо обвиненными, и «Высший Суд» никогда не подводил.
Вспомнив о «Высшем Суде», я понял, что Мелиссу нельзя считать доброжелательной вообще, без всяких ограничений. Нет, она могла желать зла и причинять зло определенному человеку или группе людей. Но она была справедливой. И критерием понятия «добро» для нее было, в первую очередь, процветание человечества, а во вторую – процветание конкретного человека. Нет, не совсем так… Не человечества, а всех видов sapiens, памятуя о тэрах и корнезианцах… Нет, всех одновременно не получается, говорила же Мелисса об объективных интересах разных разумных рас и о проблеме выживания человечества как вида…
Как-то все это сложно… Кажется, я запутался. Надо бы с этой точки зрения повнимательнее посмотреть курс «Основные этические законы поведения разумных систем»… Но что-то мне подсказывало, что Нелинейная Этика мне не поможет, даже если этот учебник писали сами селферы… Конечно, я понимал, что и Мелисса, и другие селферы имеют некую систему оценок и приоритетов, но вот насколько эта система четкая и однозначная? Помнится, Мелисса как-то слишком уж тяжело вздыхала, когда говорила о необходимости принимать решения и делать выбор… Да, жил я себе и жил и не задумывался о подобных вещах…
Тем временем мы с Георгом перешли к десерту и кофе. Ресторанчик начал заполняться народом. На сцене появились артисты. Сегодня здесь выступали циркачи, для чьих номеров не нужна была большая сцена. Акробаты, фокусники, жонглеры показывали номера один лучше другого. Особенно меня восхитил номер с говорящим попугаем, который отвечал на вопросы посетителей ресторана. Эта птица, ей-богу, была не глупее людей и обладала отменным чувством юмора!
Ресторан мы покинули, довольные жизнью и друг другом. В лифте мы с Георгом распрощались, он вышел на пятнадцатом уровне, а я поехал выше, на восемнадцатый.
Следующие десять дней я работал не разгибаясь. Я помнил, что Мелисса обещала вскоре найти время побеседовать со мной, и хотел подготовиться к разговору как можно лучше. Я научился читать рукописные тексты почти так же быстро, как текст на пластинах или на мониторе. Я теперь прекрасно ориентировался в географии Корнезо и в топологии острова Лалуэ. Я наунился пользоваться процессором-переводчиком, который на второй день моего пребывания на «Маджипуре» мне поставили в корабельной медчасти. Так что теперь я понимал, о чем говорят корнезианцы в фильмах, снятых нашими «жучками». К концу первой недели мне стало казаться, что я не просто уже бывал на Корнезо, а что прожил там какое-то время среди местных жителей.
Планета была сказочно хороша, но, к сожалению, все, что рассказывала мне о Корнезо Мелисса, оказалось правдой. Конечно, я ни секунды не сомневался в выводах Мелиссы, но убеждаться в этом самому снова и снова было тяжело. Я чувствовал, что начинаю злиться на корнезианцев: нельзя же быть такими тупыми, не понимать очевидных вещей! Но потом я пытался уговаривать себя: «они не виноваты, виноваты их предки», «им досталась не планета, а рай, трудностей у них было маловато, вот они и спасовали перед первой же серьезной проблемой» и так далее…
Фильмы, отчеты, отчеты, фильмы…
День за днем я детально вникал во все аспекты биологии и социологии Корнезо, но никак не мог сообразить, что же собрались делать на Корнезо селферы, как они намереваются спасать население Райского Местечка, тем более против желания самих корнезианцев. Конечно, я представлял себе, как можно помочь их беде на генетическом уровне, для земной биологии в этом ничего принципиально невозможного не было. Но это была бы весьма масштабная и длительная, на годы, операция. И, главное, для подобного мероприятия необходима была работа с каждым без исключения жителем Корнезо, и провести такую работу без их ведома и добровольного сотрудничества было просто немыслимо. Так что по основной проблеме у меня пока никаких идей не возникло.
С другой стороны, у меня появился новый, довольно пикантный вопрос, на который я тоже, не смог найти ответ. Дело в том, что корнезианцы, и мужчины и женщины, внешне с точки зрения землян были весьма привлекательны. Их физиология и строение тела также были очень похожи на человеческие. Так почему же за все почти что пятьсот лет нашего пребывания на Корнезо не зафиксировано никаких историй с местными жителями? Никаких романов? Никаких связей? Даже никаких инцидентов?
Я неплохо представляю себе общество туристов на отдыхе. Народ расслабляется. Начинаются флирты, смена партнеров, поиск экзотики… Если уж человеческое общество так легко приняло в качестве половых партнеров тэров… То почему же люди игнорировали корнезианцев, а корнезианцы – людей???
Ну, хорошо, женщин могли не устраивать лишенные высокого интеллекта корнезианские мужчины. Хотя на Земле я неоднократно наблюдал, как довольно милые дамы-интеллектуалки выбирали в качестве партнеров гориллоподобных особей с IQ уровня шимпанзе и бывали абсолютно счастливы. А на Корнезо подобных представителей мужского пола было немало, да и интеллект их был никак не ниже…
А уж понять наших мужчин я и вовсе не мог. Корнезианки имелись на любой вкус, и некоторые отвечали самым взыскательным требованиям. Так в чем же дело?
Я был озадачен и никак не мог решить, стоит ли спрашивать об этом Мелиссу. Поколебавшись, я понял, что говорить на эту тему с Мелиссой у меня просто не повернется язык. Но любопытство мучило меня, и при случае я задал соответствующий вопрос Георгу. Он уже открыл рот, чтобы мне ответить, но потом засмеялся:
– Нет, не скажу! Помучайся немного, подумай.
С этими словами он подошел к моему рабочему столу, порылся в оставшихся непроработанными отчетах и вытащил один из них. Выходя из каюты, он помахал мне этими бумагами:
– Ты сам все поймешь, как только попадешь на Корнезо. Уже недолго осталось!
Понятно, что он забрал как раз тот отчет, в котором я мог бы найти ответ на интересовавший меня вопрос. Но раз уж Георг счел возможным забрать этот отчет, значит, в нем не содержалось ничего принципиально важного для решения задачи выживания корнезианцев как расы. У меня не было другого выхода, как только дождаться посадки на планету и самому разобраться, чем мы с аборигенами не устраиваем друг друга в плане тесных личных контактов.
Многие материалы, подготовленные для меня майором Розетта, воспринимались мной с немалыми трудностями, ведь я все-таки не был ни биологом, ни этнографом, а отчеты готовились специалистами для специалистов. Термины, факты и положения, которые были для них очевидными, для меня часто являлись полной загадкой. Иногда, чтобы понять, что означает то или иное слово в тексте или в комментариях к видеозаписи, мне приходилось прочитывать десятки страниц учебников и специальной литературы. Поэтому первые две недели на «Маджипуре» я работал по пятнадцать-шестнадцать часов в сутки, отвлекаясь только на сон, еду и прогулки по кораблю, которые я позволял себе, когда со всем уж переставал воспринимать тексты и химические формулы.
Расслабляться и отвлекаться от проблем Корнезо мне лучше всего удавалось за обедами и ужинами в одном замечательном ресторанчике в «маджипурской» части корабля. Я обнаружил его на четвертый день моего пребывания на борту и с тех пор заходил туда дважды, в день. Ресторанчик располагался в небольшом зале, ограниченном с двух сторон обычными, оформленными, конечно, в маджипурском стиле, стенами, а с двух других сторон был окружен площадками для голофильмов. Собственно, на этих смежных площадках шел один и тот же фильм, непрерывный, нескончаемый фильм «из жизни Маджипура». Этот фильм не был, как панорама, открывавшаяся с Замковой горы, компьютерной конструкцией. Нет, это был настоящий игровой фильм! Час за часом, день за днем актеры воспроизводили повседневную жизнь одного из уголков знаменитого рынка в одном из крупнейших городов Маджипура, в Ни-мойе.
Широкие «окна» ресторанчика выходили на одну из рыночных площадей, где кишела толпа людей, в которой попадались и скандеры, и лиимены, и хьорты, и врууны… Торговцы расхваливали свои товары, покупатели придирчиво выбирали, на что потратить деньги, воришки, сновавшие в толпе, время от времени ухитрялись стянуть что-то с прилавка… Иногда на площади появлялись бродячие артисты и устраивали свои представления, иногда проходил патруль, несколько раз возникали драки… Зал ресторанчика был огорожен невысокой балюстрадой и находился как бы на возвышении, а за оградкой, чуть ниже, кипела жизнь в голографической рыночной таверне, куда заходили торговцы и посетители рынка перекусить, выпить и побеседовать. Как-то раз в таверну заглянул даже метаморф в своем истинном обличий…
Фильм выглядел так убедительно, что через несколько минут ты забывал, что видишь всего лишь запись прекрасно разыгранного земными актерами спектакля, и увлекался наблюдением за чужой жизнью. Иллюзию укрепляли официанты, которые время от времени входили в пространство голофильма с подносами, умело изображая обслуживание посетителей таверны, а иногда и мелькали за окном на рыночной площади…
В этом ресторанчике я мог на время выбросить из головы все проблемы Корнезо и отдыхать, погружаясь в созерцание фантастического мира, некогда придуманного писателем. Кормили в ресторанчике, надо сказать, очень даже неплохо, к счастью, без особых изысков.
Но в одно прекрасное утро моя довольно-таки однообразная жизнь была нарушена. Ко мне заглянул Георг и сообщил, что Мелисса поручила ему организовать для меня, ввиду скорого
