Ошибка '2012'. Джокер

Ниловна — это соседка, обитавшая через три дво]>а, такая же древняя и одинокая. Раньше у неё был дед, Митрофан Кузьмич. Фраерман про себя окрестил его «химиком». Да не за отсидку на «хи­мии», а за то, что любил порассуждать, как «изовра- жилась земля, а не то ведь шпыгуют и шпыгуют её энтой химией всякой». Про политику, про войну, покапывал свои два ордена солдатских, вечной «сла­вы»... А в прошлом году ушёл. Молча, уронив топор, которым колол дрова. И всё, остался в Глуховке один-единственный мужик, да и того никогда ни­кто не видал. Как говорили бабки, кузнец был из тех, кто «с чёртом на одной стропилине сидит». Ну и фиг с ним.

— Не, Ерофеевна, спасибо, торопимся,— проорал Фраерман. — Ехать надо. Чего из города-то привез­ти? Мука есть ещё?

Тётю Фаню, мамину сестру, такое же вот ста­ричьё укрыло и спасло в оккупацию. Поэтому Мат­вей Иосифович регулярно и безвозмездно таскал в Глуховку сахар, муку, тушёнку, крупу. Коробками и мешками. Для кошелька — тьфу, а вот для души...

— Есть, есть, всё вдосталь, спаси Христос, кор­милец, — вдруг истово, в пояс, словно барину, по­клонилась Ерофеевна. — Ты вот кашки бы, корми­лец, лучше откушал. Добрая кашка нынче полу­чилась...

«Господи, не приведи за грехи такой вот старос­ти», — отвёл глаза Фраерман...

Мощный «Хаммер» едва одолел четверть зарос­шей дороги, когда впереди на обочипе возник че- лове к, крепкий, бородатый, весьма смахивавший на цыгана. Правда, в руке он держал не уздечку, а какую-то хитрую штуковину из металлического прута.

— Э, да ведь это же кузнец, — вслух удивился Фрасрман, опознав персонажа, мельком увиденного когда-то сугубо на другом берегу. — И чёрта ли ему здесь?

Никто из сидевших в машине не ответил ему. Матвей Иосифович оглянулся... Коля, Никанор, профессор Наливайко и даже Шерхан погрузились в странное оцепенение. Застывшие тела, неподвиж­ные взгляды... Фраерман хотел уже схватиться за руль, но двигатель «Хам мера» необъяснимо затих, джип проплыл но кочкам ещё несколько метров и остановился аккурат вровень с бородачом. Действуя как бы помимо собственной воли, Матвей Иосифо­вич открыл дверь, спрыгнул и подошёл. И, подойдя, тихо удивился. Сколько же лет этому кузнецу? «На вид моложе меня...»

— Здравствуй, сосед, — между тем сказал тот и дёрнул чёрной бородищей. — В юрод никак?

Голос у него был густой, звучный, с отчётливо иронической интонацией. Так уверенный в себе учи­тель разговаривает со злостным недоумком.

— Здравствуй, сосед,— вместо того чтобы послать (как вроде следовало бы по логике вещей), отозватся Фраерман. — Да, в город.

— Стало быть, немчуру будешь встречать? — В голосе кузнеца, даром что негромком, послы­шалась дамасская сталь. — Фашистку и недобитка ейного?

Вот так, вроде бы живёт в лесу бирюк бирюком, со стороны кажется, атомной войны не заметит, а на деле осведомлённость — КГБ отдыхает.

— Да, стало быть, встречать, — движимый неве­домой силой, с готовностью доложил Фраерман. — Её самую, фашистку. С недобитком.

Та самая неведомая сила заставляла его быть добрым и корректным.

— Ну так и передай ей, только смотри, слово в слово: «Худой мир лучше доброй ссоры. Помни, сука, скоро две тыши двенадцатый», — раздельно проговорил кузнец. И протянул замысловатую же­лезяку: — Это тоже передай, а на словах прибавь: «Будешь рыпаться, тебе хвост прищемят и так же завяжут. А потом выдерут. С корнем...» Ты уж, со­сед, смотри не перепутай, целиком на тебя пола­гаюсь...

Железяка была ещё та. Прут в палец толщиной, завязанный замысловатым узлом. Таким манером мягкую верёвочку завязать — и то бросишь посреди дела. А тут чуть ли не ломик.

— Прищемят, завяжут, а потом выдерут. С кор­нем, — запоминая, послушно повторил Фраерман. Уважительно покачал фиговину на руке и решитель­но полез в джип. — Всё исполню в точности.

— Ты Никанору-то своему скажи, чтоб не силь­но га ал, к полудню дождь соберётся, - раздалось ему в спину. — А ты мне живой нужон.

...Охнул, словно вынырнув из сна, Коля Борода, глухо зарычал Шерхан... Лапнул руль очухавшийся Никанор, завертел головой Наливайко. Двигатель по­слушно заурчал, шины вгрызлись в колею. Поехали.

Пропата за поворотом чёрная борода, и только желе­зяка холодила Матвею Иосифовичу колено, свиде­тельствуя, что ему не приснилось. «Гордиев узел,— невольно думалось Колыме. — Да из какой же стали должен быть клинок, чтобы его разрубить...»

Песцов. «Все бабы стервы!»

С океана дул утренний бриз. Он дышал тёплой солью, гнал через лагуну мелкую волну и трепал во­лосы Бьянки, мчавшейся по белому коралловому пес­ку. Она бежала топлес, в несуществующих бикини, и лишь самый последний ханжа не замер бы в вос­хищении при виде этого поющего, сверкающего, ле­тящего тела. Маленькие, как у подростка, ступни оставляли цепочку узких следов, а бёдра танцевали куда изощрённей, чем требовали законы биомеханики для обычного бега. И, ах, как же отчаянно гнался за нею Песцов!.. Но почему-то его ноги по щиколотку увязали в том самом песке, над которым она проле­тала, едва прикасаясь. Ветер бил в лицо, но не на­полнял лёгких, морская соль легла горло. Вот под ногу попалось что-то колючее, Песцов рухнул в прибой и, глядя, как Бьянка исчезает среди пальм, истошно заорал на всю лагуну:

4Ну, погоди!..*

Семён судорожно рванулся, вынырнул из сна, разлепил глаза и... увидел Бьянку.

Хоть и не топлес в бикини, а совсем даже в джинсах — всё равно в полумраке палатки она вы­глядела сногсшибательно.

— Ну что, милый? — осведомилась она самым обыденным тоном, как будто, такую мать, ничего не случилось. — Никак кошмары замучили?

— Так. — Не здороваясь, Песцов сел, нахмурил­ся, стал искать сигареты. — Вернулась, значит?

Коралловая лагуна отодвинулась во тьму подсо­знания, зато на смену ей в голове у IIеецона зазву­чал голос Высоцкого: «Я женщин не бил до семна­дцати лет, в семнадцать ударил впервые. Теперь на меня просто удержу нет...» И что прикажете делать, если руки так и чешутся вмазать, а сердце так и скачет от сумасшедшей радости — вернулась, верну­лась...

— Да, Сёма, вернулась. - Бьянка села у него в ногах и приластилась, как кошечка. — Потому что не могу без тебя. Ну, и обстоятельства изменились. К лучшему. Клянусь, я была тебе верна...

— Всё одно, изменщица ты, — мрачно констати­ровал Песцов. — Клофелинщица несчастная. Спаси­бо, не обнесла...

Бьянка взяла его за руку.

— Я, Сёма, тебя расстраивать не хотела. Дума­ла, вжик — и всё... Ну да, погорячилась, виновата. Готова искупить. Можешь наказать меня. Прямо сейчас...

В её глазах медленно разгорались огни, плеска­лась тропическая лагуна

— Говоришь, была верна? — Песцов хмыкнул, отнял руку, закурил и спросил как бы между про­чим: — А чего, собственно, с концами-то не свали­ла? Глядишь, и начала бы новую жизнь. Благо идио­тов вроде меня на свете как грязи...

Бьянка грустно вздохнула:

— Э-э, Сема, если бы всё было так просто... Ухо­дя, теряешь всё. Здесь у тебя и бонус, и предметы силы, и связи, и возможности. А там — там надо начинать всё с нуля... Ну ладно тебе, Сёма, не дуйся. Я же всё сделала, что обещала Краева этого твоего обиходила в лучшем виде...

— Что? — Песцов даже вздрогнул. — Краева? В лучшем виде? Так его вроде уже...

— Ну да, - промурлыкала Бьянка — Сегодня к обеду должен быть как огурчик. Считай, с новень­кими мозгами... Сёма, ты куда?

Песцов рванулся из палатки, точно вепрь, мало не оборвав капроновые растяжки. Выскочил наружу и заорал так, что его слышали не только ёлки, но, наверное, и пальмы, склонившиеся над той самой лагуной:

— Ну почему, блин, все красивые бабы такие стервы?..

Ёлки ничего не ответили. Они это слышали да­леко уже не в первый раз. И видит Бог, не в по­следний...

Сегодня с самого рассвета князь пребывал в каком- то двойственном состоянии. Внешне он оставался прежним, рачительным и невозмутимым, однако внут­ри... Удивительно, но сейчас ему было не до Националь­ного совета, не до введения квот и даже не до детиищ всей его жизни — Океанографического музея.

Все его мысли были о Ней.

О Кейс Хелли, стройной рыжеволосой незнакомке, остановившейся в отеле [21]Де Пари*, номер тридцать третий. О Кейс, волнующей, непонятной, прекрас­ной, предпочитающей игру страстей игре полутонов. Наконец, осозтшв, что с этим надо что-то делать, князь для начала послал в номер *33* пару дюжин роз, сопроводив букет запиской: 4Готов продолжить разговоры о Джорджоне. Там же, в то же время*.

Сразу успокоился, собрал в кулак волю и принялся ждать. Какой, к чёрту, Океанариум, Национальный совет и какие-то тан квоты...

Когда облака вспыхнули закатным огнём, он со вкусом оделся, расчесал бороду и, взглянув на себя в зеркало, остался доволен. Статен, красив? Да, по­жалуй. И ещё далеко не стар. Ну да, седина в боро­ду, а бес...

Не желая привлекать излишнего внимания, он не стал брать машину и отправился на другой конец своего княжества пешком — благо идти было недале­коУ Всё томление сегодняшнего дня, всё стремитель­ное коловращение мыслей выплеснулось в энергичном движении — ноги быстро несли князя вперёд. Точно юноша, едва ли не вприпрыжку спустился он с Мо- накской скалы, миновал территорию порта и заша­гал к району Золотой мши, где находилось Казино.

Он был взволнован, словно мальчишка, спешащий на своё первое свидание.

Внутри храма удачи всё было по-прежнему. Шум­но, суетно и многолюдно. *А может, и правда скоро конец света?» — невольно подумалось князю. Он бы­стро прошёл «Зал Ренессанса», огляделся в «Европе», заглянул в «Медсен», в оба «Тузе*1, не забыл и гра­ций1. Рыжеволосой незнакомки Кейс Хелли не было нигде.