Ошибка '2012'. Джокер

крепкий, настоящий горловой..}

Они стояли на опушке леса под могучей густой елью. Над травой волнами стлался готовый под­нятым туман, щюбовали голоса птицы, рядом мяг­кими волнами уходило во мглу большое хлебное поле. Там по колено в тумане расхаживали аисты, степен­ные, голенастые. Ох, с каким бы удовольствием по­гоняла их Окся!.. Ан никак. Ну, во-пе])вых, устала, а во-вторых, бабуля заругает. Будет ругать и приго­варивать, мол, живую тварь обижать без причи­ны — самое распоследнее дело. И грибочку поклонись с благодарностью и уважением, и птице Божией по­чёт окажи. «И по совести оно так-то, а коль совес­ти нет, запомни — как аукнется, так потом и от­кликнется...[52]

— Ну что, девонька, пойдём? — пожевала губами бабуля.

Окся улыбнулась ей в ответ.„ И тут они одно­временно увидели в поле женщину, медленно шедшую между полос. Женщина была боса, простоволоса и одета весьма странно — в одну лишь белую испод­нюю рубаху, разорванную на груди. И вела она себя тоже чудно, непонятно, неуловимо зловеще. С силой пригибала к земле колоски, словно бы отлучая их от неба, от солнца...

— Ой, бабуля, а это кто? — невольно понизила голос Оксана. — Чего это она?..

~ Это, Окся, плохая тётя, - зорко и пристально глядя на незнакомку, отозвалась бабуля. — Очень пло­хая. Ей что рожь погубить, что у коров молоко от­нять — всё едино, лишь бы властью потешиться...

*Плохая тётя* прозвучало у неё как «конкури­рующая фирма*.

— И у нашей Зорьки отберёт? — не на шутку забеспокоилась Оксана. — Навсегда?

Ей до слёз стало жаль Зорьку, добрую, ласковую, величавую, со звёздочкой на лбу. А каким вкусным было парное Зорькино молоко!..

— Не отберёт, — заверила бабуля. Сплюнула, на­хмурилась, начала пальцами плести что-то в возду­хе. — Мы ей сейчас подложим свинью. Ты, деточка, здесь постой, нечего тебе пока на это смотреть... — Тут бабуля улыбнулась так, как никогда при Оксане раньше не улыбалась, — страшно и жёстко. Оставив оторопевшую внучку, она пошла за ель странной рас­качивающейся походкой, словно уже приступая к ка­кому-то непонятному танцу. Скоро оттуда послы­шался треск сучьев, сопровождаемый размеренным топотом, слишком тяжеловесным для сухонькой баб­ки, и негромкое, но жуткое уханье. Словно где-то про­снулся tie ко времени разбуженный филин...

По счастью, продолжалось это недолго. Старуха вышла из-за ели, и Оксана с облегчением увидела свою прежнюю бабулю. В руке она держала сухую ветку.

— Ну всё, девонька, сделано дело, пошли-ка, ми­лая, домой. Иди, иди, не оглядывайся...

Как это — не оглядывайся? Оксана тут же обер­нулась через плечо. И увидела, как из подлеска выско­чил громадный дикий секач и, свирепо урча, кинулся к женщине. Удар подбросил её, только мелькнули бо­сые ноги и влажно-белый подол, а когда барахтаю­щееся тело ударилось оземь, кабан, не марая клыков, пустил в ход копыта. Длинная рубашка стала бы­стро покрываться пятнами грязи и крови...

— Не надо, не надо! — закричала женщина и, не пытаясь подняться, сжалась в комок на земле, спа­сая грудь и живот. — Прости!.. Отпусти].. Не буду больше!.. Зарок дам...

— Ага, как же, каялась ворона навоз клевать. — Бабушка остановилась, сплюнула, покачала голо­вой. - Эту песню мы уже слышали. Не-ет, чёрного кобеля не отмоешь добела, а горбатую ведьму, ви­дать, могила исправит...

И бросив под ноги ветку, она принялась топтать её, что-то бормоча себе под нос.

Кабан откликнулся страшным рёвом. С поля уле­тали последние аисты.

— Не надо, ба! Не надо, пожалей её!.. — внезапно рсизревелась Оксана. Схватила бабушку за рукав... и тут же забыла про слёзы, изумленно распахнула гла­за: — Ой...

Вместо женщины в расхристанной рубахе под Ва­сиными копытами корчился куратор Пётр Петро­вич — в танковом шлеме, крагах и законченных очках. Голова его бешено моталась, руки судорожно хватали чернозём, он ущпоминал куклу-марионетку, которую сдуру дёргают за все нитки разом. Смотреть на него было жалко и противно, хотелось не то убежать, не то помочь мстителю-кабану.

— И его, и его тоже прости... — порывисто за­кричала Оксана, крепче схватила бабушку за рукав, вздрогнула и проснулась.

Мерно постукивали ходики, в комнате было свет­ло, на ногах безмятежно спал нагулявшийся Тихон, за окном разгоралось солнце нового летнего дня. Лес с рыжиками, туман, поле, аисты, секач-терминатор.. Некоторое время Оксана смотрела в потолок, силясь понять, хотелось ей туда или не хотелось.

Часы показывали без двадцати семь — вроде ра­новато для завтрака. Варенцова прислушалась и по­няла, что хозяева были уже на ногах. Она оделась и выглянула на балкон.

Небо было ясным, грядки и трава искрились росой.

«И кто только его выдумал, этот город? — неува­жительно подумала Оксана о царственном Питере. — Как там вообще жить можно?.. Вот возьму и насо­всем сюда перееду. По соседству домик куплю...»

Вчерашняя мистическая бредятина с потусторон­ними кознями и чтением мыслей плавала в том же подпространстве, что и бабушка, топчущая ногами сухую ветвь. Проснёшься — и скоро забудешь, осо­бенно если никому не рассказывать...

Пока она силилась очистить свою личную реаль­ность от ирреального, внизу во дворе появился Ва­сечка Сверху он напоминал атомную бомбу, какой её изображали на плакатах «Империализму — нет!».

258 4

И обводами, и несомненной разрушительной мощью. Хрюкнув что-то приветственное Забелину, кативше­му через двор тачку, кабан неспешно приблизился к свинарнику, рылом открыл дверь и с достоинством вошёл.

Вот и рассуждай тут, что действительно присни­лось, а что нет.

Оксана вздрогнула на утреннем ветерке, верну­лась в комнату, подхватила на руки сонного Тишку, зарылась носом в родную рыжую шёрстку.»

В это время в дверь постучали, и на пороге по­явилась Марьяна

— Доброе утро, Оксана Викторовна, а я будить вас, завтрак через полчаса. Не опаздывайте, а то яишенка опадёт.

— Спасибо, Марьяна, спасибо, — кивнула, улы­баясь, Варенцова. — Не опоздаю.

Яишенка была какую ещё надо суметь сгото­вить: омлет в три пальца толщиной. С луком, вет­чиной, зеленью и жареными молодыми помидорами. А ещё... ещё на столе стояла плошка с рыжиками. С отборными, горлоными, вкуснейшими рыжиками из далёкого Оксаниного детства Приготовленными, как порох, при посредстве селитры[53]. Случайно?.. Или пора было напрочь отвыкать от веры в случай­ности?..

— Да не торопитесь вы, Оксана Викторовна, — заметив, как она поглядывала на стенные часы, усмехнулась Марьяна — Лучше ещё пирожок ску- шайтс. Пётр Петрович сегодня не позвонит, не до вас ему.

Зелёные глаза женщины сверкнули презритель­ным торжеством.

— Ага, не до вас, — веско подтвердил Забелин. — Было принято- решение подложить ему свинью. — Кашлянул, хмыкнул, помолчал, выдержал Океании взгляд. — И теперь всем лете. И в первую очередь ему самому. После того как тебе дадут сыворотку страха, делается легче принять решение и уйти...

— Сыворотку страха? — вяло переспросила Ва­ренцова. «А что, если есть сыворотка правды, поче­му не быть и такой? Наука умеет много гитик.>'

Стыдно сказать, но Негра Петровича ей было совер­шенно не жалко. Жалко было другого — что не дове­лось самой заехать ему в морду. А потом и Максиму Максимовичу. Да так, чтобы морда — сразу вдрызг.»

— Фармакология тут ни при чём, — налила себе заварки Марьяна. — Дело в душе, в человеческой сути. В наших душах всегда присутствует страх, он полезен и даже жизненно необходим. Вопрос только в том, насколько человек может его контролировать. Все чего-то боятся, только ведут себя очень по-раз­ному, один как герой, другой — как мокрица.

Оксана кивнула. Ей ли было не знать!

— Так вот, — Марьяна со вкусом отпила чаю, — сыворотка страха существует, конечно, не для геро­ев. Она, скажем так, вытаскивает наружу сущность мокрицы. В смысле, делаег смутные фобии реаль­ными и ощутимыми. На животе у человека вырас­тает прозрачный пузырь, в котором плавает червя­чок. Жрёт, растёт, норовит прогрызть дырку во­внутрь... И прогрызёт, если человек не будет во всём слушаться тех, кто ему сыворотку приготовил.

— И, по сути, нет большой разницы, воображае­мый этот червячок или настоящий, — примирила Ва­ренцова реальное с ирреальным. — И все-таки, кто это «они»? Нельзя ли поподробней?

В сухом остатке услышанное означало: бить мор­ду Петру Петровичу стало неактуально. Ушёл себе и ушёл. А вот Максиму бы Максимовичу...

— Подробней нельзя, — сказал на полном серьё­зе Забелин. — Слишком много информации срачу — плохо, играть неинтересно. И потом, главное вы уже знаете. Ни под каким видом не входить и не брать ничего из вашего номера. - Он посмотрел на часы и поднялся из-за стола — Могу подвезти вас до пло­щади. В ногах правды нет. Ещё успеете их по коле­но стоптать-

Дождавшись, пока он уйдёт раскочегаривать «Ниву», Марьяна вытащила из уха серёжку: