треугольнику между Ланским и Коломяжским шоссе.
Пушкин прибыл раньше своего противника, выбрался из саней, лег в своей медвежьей шубе прямо на снег и принялся насвистывать. Везде снегу по колено. Данзас и д’Аршиак обнаружили небольшую ровную площадку неподалеку от Комендантской дачи. Крупный густой кустарник и молодая березовая роща надежно скрывали место дуэли от глаз прохожих и возниц, проезжавших по дороге неподалеку от выбранной площадки. Ветер и снежная метель усиливались. Секунданты, проваливаясь в снег, протаптывали площадку.
К ним присоединился и Дантес. Пушкин терпеливо ждал, поплотнее укутавшись в шубу. Когда Данзас спросил его, находит ли он удобным выбранное им и д’Аршиаком место, он ответил: «Мне это совершенно безразлично, только постарайтесь сделать все возможно скорее».
Отмерив шагами расстояние, предусмотренное условиями поединка, секунданты обозначили своими шинелями барьеры и начали заряжать пистолеты. Во время этой процедуры Пушкин нетерпеливо спросил: «Все ли наконец кончено?»
Противников расставили по местам, раздали заряженные пистолеты и по сигналу Данзаса, махнувшего шляпой, дуэлянты начали сходиться. Пушкин первый подошел к барьеру и, остановившись перед ним, начал наводить пистолет. Он опоздал на секунду. Дантес в этот миг, не дойдя до барьера одного шага, выстрелил первым. Он метил в живот противника и попал. Пушкин покачнулся, рука с пистолетом опустилась, и он упал на шинель Данзаса, лицом в снег. Поэт не понял сначала куда ранен. Лежа на окровавленной шинели, он приподнял голову и сказал: «Мне кажется, что у меня раздроблено бедро...» Секунданты бросились к нему, Дантес намеревался последовать за ними, но Пушкин удержал его словами: «Подождите, у меня еще достаточно сил, чтобы сделать свой выстрел». Дантес остановился у барьера и ждал ответного выстрела, прикрыв грудь правой рукой и пистолетом.
При падении Пушкина его пистолет попал в снег, ствол заполнился им, поэтому Данзас подал ему другой. Кстати, замена Пушкиным оружия впоследствии оспаривалась дотошным д’Аршиаком. В письме к князю П.А. Вяземскому секундант Дантеса отмечал: «Я бы мог на это сделать возражение, но протест барона Жоржа Геккерна меня остановил тогда». Данзас, ознакомившись с этим письмом, заметил: «Обмен пистолетами не мог подать повода во время поединка ни к какому спору. По условию каждый из противников имел право выстрела, пистолеты были с пистонами, следовательно, осечки быть не могло; снег, забившийся в дуло пистолета Александра Сергеевича, усилил бы только удар выстрела, а не отвратил бы его; никакого знака со стороны господина д’Аршиака, ни со стороны Геккерна подано не было».
Собрав последние силы, опершись на левую руку, Пушкин произвел свой выстрел. Его пуля попала в руку противника, которой тот прикрывал грудь, и лишь слегка контузила. Дантес упал. На вопрос поэта у Дантеса, куда он ранен, тот отвечал: «Я думаю, что я ранен в грудь». «Браво!» – вскрикнул Пушкин и отбросил пистолет в сторону, затем упал в снег и потерял сознание. Придя в себя, спросил Константина Карловича: «Он убит?» – и, получив отрицательный ответ, заметил: «Странно, я думал, что мне будет приятно убить его, но чувствую, что нет. Впрочем, все равно, если мы оба выздоровеем, то надо начать сызнова».
Пушкин истекал кровью, он был ранен в правую половину живота: пуля, раздробив кость верхней части ноги у соединения ее с тазом, глубоко вошла в брюшную полость.
Данзас и д’Аршиак подозвали извозчиков, с их помощью разобрали забор, мешавший въезду саней к месту падения Пушкина. Общими силами раненого поэта бережно усадили в сани и медленно повезли в город. Данзас пошел пешком подле саней вместе с д’Аршиаком. За ними ехал в своих санях раненый Дантес.
У Комендантской дачи процессию встретила карета старшего Геккерна, присланная им к месту дуэли на всякий случай. Дантес и д’Аршиак предложили Данзасу отвезти на ней раненого поэта. Предложение оказалось кстати, ибо тесные сани и езда по неровной дороге были мучительны для раненного Пушкина. Данзас не сказал другу, кому принадлежит карета. Он удобно разместил в ней Александра Сергеевича и медленно повез в город. В пути к дому Пушкин держался достойно, сдерживал стоны, но уже начал подозревать всю опасность своего ранения, вспомнил о дуэли общего с Данзасом знакомого офицера Московского полка Щербачева, смертельно раненого в живот Дороховым. В перерывах между приступами сильных болей в области живота Александр Сергеевич вдруг сказал своему лицейскому приятелю: «Я боюсь, не ранен ли я так, как Щербачев». Пушкин также напомнил Данзасу о своей давней кишиневской дуэли с Зубовым и попросил его «сделать все возможное, чтобы по приезде домой на набережную Мойки не напугать жену». У подъезда дома Волконской на Мойке раненый поэт, превозмогая приступы боли, попросил Константина Карловича зайти первым и прислать людей, способных осторожно перенести его из кареты в любимый кабинет. Потом, когда еще почти двое суток поэт лежал в кабинете, когда казалось, что сила духа покидает его, он на уговоры В.И. Даля: «Стонай, тебе будет легче» упорно отвечал: «Нет, не надо, жена услышит, и смешно же это, чтобы этот вздор меня пересилил». Понимая, что идут последние часы, поэт делал последние распоряжения: «Не упрекай себя моею смертью, это дело касалось одного меня», – это к заплаканной жене. «Просите за Данзаса, он мне брат», – наставлял доктора Н.Ф. Арендта, В.А. Жуковского и других своих друзей. Вспомнил и продиктовал долги, на которые не было ни векселей, ни заемных писем. Взял с Данзаса честное слово офицера, что тот не будет за него мстить.
«Проживи я тысячу лет, мне не уйти от впечатлений этих двух дней, считая с минуты, когда я узнал об его дуэли, и до его смерти, – вспоминал П.А. Вяземский. – Смерть обнаружила в характере Пушкина все, что было в нем доброго и прекрасного. Она надлежащим образом осветила его жизнь».
А тогда, по приезде на Мойку, из дверей дома выбежали люди, вынесли осторожно своего барина из кареты. Камердинер, как ребенка, принял его на руки и понес в дом. «Грустно тебе нести меня?» – спросил его Пушкин. Внесли в кабинет, он сам велел подать себе чистое белье; разделся и лег на диван. За несколько дней до этого поэт навестил своего приятеля Владимира Ивановича Даля и, указывая на свой сюртук, сказал: «Эту выползину я теперь не скоро сброшу». «Выползиною» в те времена в народе именовали кожу, которую периодически меняли на себе змеи. И поэт действительно не снял этого сюртука. Слуги осторожно, чтобы не причинить боли, срезали его с тела раненого.
Не зная о поединке, Наталья Николаевна ожидала возвращения мужа домой. Данзас через столовую, где уже был накрыт стол к ужину, прямо, без доклада, вошел в кабинет жены поэта. Она сидела там со своей старшей сестрой Александрой Николаевной Гончаровой. Внезапное бесцеремонное появление Данзаса удивило Наталью Николаевну, но по его виду она догадалась о случившемся. Константин Карлович рассказал ей, как мог спокойнее, что Александр Сергеевич стрелялся с Дантесом, что хотя и ранен, но очень легко. Жена побледнела и бросилась в переднюю, куда в это время люди с предосторожностями вносили Пушкина на руках. Увидев Наталью Николаевну, поэт начал ее успокаивать, говоря, что рана его вовсе не опасна, и попросил уйти, прибавив, что, как только его уложат в постель, он тотчас же позовет ее.
Данзас же вскочил в сани и отправился за доктором. Сначала он поехал к Н.Ф. Арендту, а затем к
