Лох вышел из толпы вперед и снял меховую круглую шапку.
— Лох Плотник, старики и старшины порешили, что ты достоин граничарского звания. А имя твое и твоих детей, и детей твоих детей, и всего их потомства, будет занесено в Кленовую книгу. И если кто обидит тебя, то всякий граничар должен встать за тебя. Так же и ты, если кто обидит граничара, должен встать за него. А воля твоя — навеки! Народ! — Лечко поднял, словно для того чтобы лучше видеть и слышать, лошадь на дыбы. — Кто скажет — нет?!
В ответ ему было мертвое молчание.
Лечко спешился и, подойдя к Лоху, который стоял, как каменный, разведя руки, опоясал его саблей.
Затем спешился Обух и, встав на одно колено, прицепил к сапогам Лоха шпоры.
И наконец Нота Рыбарь сорвал с головы Лоха меховую шапку и закинув ее в толпу, нахлобучил взамен войлочный колпак.
Вперед выехал, никем до того не замеченный, плотный человек на пегой кобыле. На нем была одежда веретенника — восьмиконечная железная каска с белым пером на голове, серый панцирь с восьмиконечной же черной звездой на груди и спине и на ногах желтые сапоги.
— Я, младший рыцарь Ордена Веретена, капитан архонской городской стражи Тино Гравин, свидетельствую, все произведено согласно архонским законам.
Обряд превращения новосела в граничара состоялся. Пайда Черный склонил на мгновение черно-белое знамя.
Снова протрубил Долга в серебряную трубу.
Лох, по окаменевшему лицу которого текли слезы, выхватил саблю из ножен и держа ее над головой пошел вдоль кричащей толпы.
Лечко поднял руку и в наступившей тишине прокричал:
— Все видели?!
— Все! — заревела толпа.
— Все слышали?
— Все!
Лох вложил саблю в ножны и поклонился на четыре стороны.
Тогда Лечко засмеялся и обернувшись к всадникам крикнул:
— С коня, ребята. Гулять будем!
— Стойте! — вдруг закричал Лох.
— Что так? — удивился Лечко.
— Спасибо вам, господа граничары. Я вашей ласки и вежества никогда не забуду. Спасибо и вам, — кричал Лох, и было видно как жилы вздулись на его шее, — братки-новоселы. Пусть и вам повезет так же как мне. Пусть и вас когда-нибудь опояшут саблей. А я за Пойму кровь отдам по капле. Я ее и раньше не жалел. Но есть у меня одна просьба! — Лох было потянулся к колпаку, чтобы снять его, но остановленный грозным взглядом Лечко, отдернул руку. Грани-чары шапок не снимают.
— Ну, и что же это за просьба? — еще более грозно спросил Лечко.
— Вы все знаете Дину Трясогузку… — начал было Лох, но замялся, не зная как продолжить.
Лечко пришел ему на помощь:
— Ну, знаем, хорошая женщина. И дети у нее хорошие. А ты-то тут причем?
В толпе захохотали.
— При том, что я хочу на ней жениться! — сказал, уже слегка охрипший, Лох. — Не откажите в любезности.
— Ну, так, сейчас поженим, — сказал Лечко. — Зови невесту.
Толпа раздалась и по образовавшемуся коридору прошла Дина Трясогузка, высокая большеглазая женщина, с несколько костлявым, скуластым лицом. За ней шли дети, старший — Лох Стамеска, младший — Гриха и пятилетняя Жела.
— В круг, господа граничары, — скомандовал Лечко. Люди на лугу образовали круг, среди них Самоха с удивлением узнал высокую фигуру Хата Хурренита, посла короля Гугена Семнадцатого. Он сменил свои черные доспехи на зеленый бархатный кафтан, под которым угадывалась кольчуга, к этой предосторожности Самоха отнесся с полным пониманием, он и сам бы так же поступил на месте хурренита. Рядом с Хатом стояла, закутанная в длинный плащ, не столько скрывающий, сколько подчеркивающий стройность тела, незнакомая девушка, низ лица ее был прикрыт шелковым платком.
«Ого, — подумал Самоха, — неужто хурренитская принцесса?» — и решил непременно это выяснить. Но сначала следовало поженить Лоха. Впрочем тут дело находилось в надежных руках Лечко.
— Сабли вон! — заорал Лечко. Над головами людей вырос лес клинков.
— Лох Плотник, берешь ли за себя эту женщину?
— Беру.
— Обещаешь ли ты заботиться о ней и о ее детях, и жить с ней под одной крышей, и спать с ней в одной постели?
— Обещаю, — сказал Лох.
— До смерти?
— До смерти.
— Теперь ты, Дина Трясогузка. Согласна ли ты, чтобы этот человек взял тебя в жены?
— Согласна, — улыбнулась Дина, с нежностью глядя на Лоха Плотника.
— Да уж вижу, — хмыкнул Лечко, это было нарушение порядка, на которое никто, конечно, не обратил внимания.
— Обещаешь ли ты делить с этим человеком огонь и кров, стол и постель?
— Обещаю.
— До смерти?
— До смерти.
— Покажитесь людям.
Лох и Дина, взявшись за руки пошли, обходя людское кольцо. Им кричали:
— Долгой жизни! Любви! Удачи!
— Ну, — вздохнул Лечко, когда новобрачные, обойдя круг, снова к нему подошли, — теперь-то гуляем?
— Гуляем! — ответил Лох.
Оглушительно загремела музыка. Ребята Безунуго Бочки явно как следует подкрепились и набрались новых сил. К новобрачным потянулись с поздравлениями. А Самоха занял место за столом, чтобы полюбоваться картиной происходящего.
Словно цветной вихрь закружился по лугу, пары пошли в пляс. Танцевали и Араконскую змейку, когда поток танцующих катился по периметру луга, словно гигантская сороконожка. Танцевали и Огневицу, особо ценимую девушками, так как этот танец позволял им в выгодном свете представить все пленительные изгибы своего тела перед восхищенными взорами мужской половины танцующих.
Потом все запыхались и сделали перерыв, пили, потому что почувствовали жажду, и ели, потому что почувствовали голод.
Подошла раскрасневшаяся Квета, держа в руках две объемистых чарки:
— Я хочу выпить с тобой, Самоха.
— За что? — улыбнулся Самоха.
Квета была хорошая девочка, но жениться Самоха еще не собирался. А что до плотского вожделения, то тут охлаждающе действовал свирепый вид Ноты Рыбаря, который бы ни на минуту не задумался снести голову обидчику дочки.
Вообще, Самоха был довольно рассудительный юноша, правда до тех пор пока, как говорила Мелита, вожжа не попадала ему под хвост. Но сейчас никакой вожжой и не пахло…
— За любовь! — торжественно сказала Квета.
— Естественно, — подумал Самоха и так же торжественно ответил: — За любовь!
Никогда Самоха не думал, что обычное фетидское вино может так ударить в голову. Он помотал головой, отгоняя морок, но от этого совсем поплыл. Мир сузился до девичьего лица, окаймленного ручьями золотистых волос, и прямо в душу смотрели бездонные, словно светящиеся, глаза.
— А теперь нам надо поцеловаться! — голос Кветы, как голос какого-то лесного божества, казалось, звучал со всех сторон. Противиться ему не было никакой возможности.
— Опоила чертова девка, — вспыхнула в голове Самохи последняя здравая мысль и он приник губами к полуоткрытым, ждущим губам девушки, от которых уже невозможно было оторваться, руки его сами собой обвились вокруг Кветы и он почувствовал, как тяжелеет ее тело.
И Безунуго Бочка, словно участвуя в заговоре, объявил, стукнув ногой по барабану:
— Танец ив!
На этот танец приходилась добрая половина дурных слухов, ходящих о Пойме. Во всей Архонии он был запрещен особым указом Верховника. И патрулям городской стражи было дано право казнить танцоров на месте. И кого-то даже казнили.
Но Пойма есть Пойма, на нее указы Верховника распространялись только в том случае если шла речь об обороне внешних границ.
Так что Безунуго Бочка вполне мог не опасаться за свою голову.
ГЛАВА 4
Заиграла медленная тягучая музыка, обнявшиеся, как можно крепче, пары почти не двигались. Самоха прижимал Квету к себе, словно стараясь проверить, насколько упруги ее груди. Груди ее были очень упруги, и тело податливо. Тяжесть в паху, на зло всем законам природы не придавливала к земле, а увлекала в небо. Не прерывая поцелуя, Самоха стал опускаться с Кветой на траву.
От немедленного грехопадения его спас возмущенный Клепила. Решительно встряхнув Самоху, он привел его в вертикальное положение и стал жаловаться на Жуча. Смысл его слов не доходил до Самохи, но, назойливый как солнечный зайчик, Клепила умел настоять на своем. Он втискивался между Кветой и Самохой, продолжая о чем-то без умолку говорить, глаза его обиженно щурились, а руки совершали рубящие, колющие и щипающие жесты, тогда как, разлученные друг с другом юноша и девушка, продолжали тянуться друг к другу через голову
