— Сопляк, — зло говорил Лечко, — да пойми ты наконец, что у меня не было другого выхода. Представляешь, что было бы если б эта архонская сволочь осела в Светлорядье? Кто бы мы тогда были? Да вот, хоть Лоха возьми, с ним бы что было? С другими новоселами?
Они прошли дальше и что ответил Лисенок Жуч уже не услышал.
— Мне страшно. О чем это он? — сказала Диан.
— Не надо бояться. Это они про очень давние дела.
— Я хочу пить.
Самоха встал и возле стола нашел полупустой винный бочонок. Наполнил вином кубки и подал один Диан, которая приняла его обеими руками и выпила вино как воду. Самоха тоже выпил, но хмель его совершенно не брал и он не мог понять от чего так трясутся руки. Он привлек Диан к себе и снова принялся целовать его. Она же, хоть и отвечала на поцелуи, но была задумчива, словно прислушиваясь к чему-то. Ворот ее платья распустился, и Жуч уже сжимал ее груди, которые все выскальзывали, не помещаясь в его ладонях.
— Погоди! — вдруг сказала она. — Девчонки… Я должна знать, что с ними все хорошо.
— Я сейчас, — сказал Жуч. — Ты не уходи.
— Куда ж я уйду, — вздохнула Диан.
Жуч пошел через луг, праздник как бы раздвоился. На свету, там где пировали старшины и старики, все было чинно, только время от времени лоховы добры молодцы брали кого- нибудь за руки за ноги и относили под навес на отдых. Но там куда не доставал свет факелов, шла своя жизнь, слышался смех, шушуканье и шорох травы. Пару раз дорогу Жучу пересекали растрепанные полуодетые женщины. Свадьба есть свадьба. На ней многое позволялось. А вспоминать на утро, кто да с кем, было не принято. Все живы, и хорошо. Наконец Жуч нашел Лоха и узнал, что архонские барышни уже отправлены спать и беспокоиться о них нечего.
Неладное Жуч заметил еще издали, там где он оставил Дион, толпились какие-то люди, подойдя ближе, он узнал меденецких рейтар. Они, как и положено рейтарам были мертвецки пьяны, но еще способны шевелиться.
Хуже было другое: Диан, сидящая на коленях одного из них. На ней ничего не было, кроме ожерелья и сапожек с золоченными пряжками. Обняв рейтара за шею она самозабвенно целовалась с ним, а он тискал ее груди, пока двое других, путаясь в амуниции, пытались раздеться.
Жуч застыл, как вкопанный.
— Эй, граничар, присоединяйся, шлюшки на всех хватит! — добродушно крикнул тот, который держал Диан на коленях. — Смотри, какая грудастая, — он подбросил ладонями тяжелые груди жены начальника Южных архонских ворот.
Рука Жуча легла на рукоять сабли, и рейтары растаяли в полумгле, как призраки.
— Тебя слишком долго не было, — сказала Диан.
— Меня не было десять минут, — ответил Жуч.
— Это очень долго, — Диан легла на траву и раскинула ноги. — Я уже обо всем подумала и на все согласна.
— На что согласна? — тупо спросил Жуч, уже обреченно понимая, что никогда не понять ему того, что творится в голове этой женщины.
— Знаешь, мне кажется внутри меня горит огонь. Ты можешь его потушить?
Жуч снял штаны:
— Попробую.
… Клепила до смерти надоел Самохе, он ходил как привязанный, не умолкая ни на минуту. Хмель у Самохи уже выветрился и назначенное на утро отплытие начинало беспокоить его. Если опоздаешь, никто тебя ждать не будет. И тогда, прощай славный город Отиль и хурренитская принцесса. Кстати, ни она, ни Хат, Самохе больше на глаза не попадались.
— Слушай, Клепила, а не пора ли нам до дому? Ведун прервал поток жалоб и обвинений и согласился:
— Пожалуй, пора.
— Только Жуча бы найти.
— А я тебе о чем талдычу? Надо найти и в глаза его посмотреть, чтоб стыдно стало! — воодушевился Клепила.
Самоха не понял:
— Кому стыдно?
— Жучу!
— Ха-ха.
Они долго бродили вокруг стола, за которым оставили Жуча, но напрасно. Обнаруженный под столом капитан Тино Гравин, представился по всей форме, но вылазить из-под стола и отвечать на вопросы наотрез отказался.
— Далеко уйти он не мог, — рассуждал Клепила. — Потому что пьяный в стельку. Трезвый-то разве бы он такое сказал?
— Запросто, — сказал Самоха. — Он иной раз и трезвый такое говорит, что у самого волосы встают Дыбом.
Клепила погрузился в воспоминания. И наконец произнес:
Твоя правда, поганый у него язык. Но далеко уйти он все равно не мог, значит где-то рядом. Они опять пошли кругами вокруг стола, постепенно расширяя их. И тут им стали попадаться разные бесчувственные тела, но Жуча среди них не было. Так бы и ходили до самого утра, если бы не старший сын Лоха Плотника.
Стамеска стоял у какого-то сарая, на поясе у него висела даренная сабля.
— О, а ты почему не спишь? — спросил Самоха.
— Не спится, — ответил Лох Стамеска. — Должен же быть хоть один трезвый.
— Похвально, вьюнош, — закудахтал Клепила. — Зрю истинное понимание, не буквы, но сути граничарского устава. Краеугольного камня на коем покоится…
— Вот где наш Жуч покоится, хотелось бы мне узнать, — перебил Самоха. — Стамеска, Жуча не видал?
В сарае что-то упало.
— Не видал, — ответил Стамеска.
— А в сарае что?
— Барашки.
— А можно на барашков посмотреть?
— Нельзя.
— А почему нельзя?
— Маленькие они, напугаются ваших рож, заболеют.
— Это бараны-то наших рож испугаются? — вмешался Клепила. — Ты малый ври, да не заговаривайся. И то знай, что Жучу мы не враги, а друзья наипервейшие, скотины этой.
Самоха безнадежно махнул рукой:
— Да знает он. Тебя небось батька поставил, присматривать, чтоб с Жучем чего не случилось? Так?
— Точно, — усмехнулся Стамеска — И еще не велел мне ближе чем на двадцать шагов подходить. Ладно, — он отступил в сторону. — Там он.
— Спасибо, малый.
Самоха снял факел со стены и открыл сколоченную из толстых досок дверь сарая, Клепила протиснулся за ним. Они вошли и первое, что они увидели была жена начальника Южных ворот, которую они не узнали, потому что свесившиеся волосы закрывали лицо. Руки ее по локоть утопали в соломе, устилавшей земляной пол, а тело упиралось приподнятым широким торцом в мускулистый живот Жуча, высящегося на заднем плане, подобно каменному идолу.
Пот, капли которого сверкали в свете факела, покрывал их тела подобно утренней росе. И движение объединяющее эти тела, казалось неостановимым и вечным. Только груди женщины, хоть и колыхались в такт, сохраняли при этом некоторую свободу колебаний. Несмотря на хриплое дыхание любовников и позвякиванье ожерелья, тишина в сарае казалась полной и окончательной. Появление Самохи и Клепилы было неспособно нарушить эту гармонию и они, попятившись, покинули помещение.
— Тьфу, — сказал Клепила. — Вот так бы работал, был бы вокруг цветущий сад.
— Да уж, — с сомнением произнес Самоха и обратился к сыну Лоха Плотника: — Стамеска, ты, того, иди, наверно, спать, да присмотри лучше, чтоб Жуч утром на пристани был.
— Будет, — не шелохнувшись, ответил Лох Стамеска.
Копыта звонко пощелкивали по булыжнику городской улицы, Самоха дремал, то откидываясь спиной на высокую луку седла, то, наоборот, утыкаясь носом в лошадиную гриву. Дорогу домой Звездочка знала лучше его. Вот она свернула в немощеный проулок, теперь стук копыт звучал глуше, еле слышно.
— Эй, — шепот, раздавшийся над ухом, вывел Самоху из оцепенения, и он, задрав голову увидел в окне второго этажа, уставленного горшками с бузиной и геранью, Юлу Кружевницу, с улыбкой смотрящую на него.
— Не спится, Самоха? — шепотом спросила она.
— Не спится, Юла, — прошептал Самоха.
— Скучно.
— Сейчас развеселю, — встав на седло и проскользнув меж цветочных горшков, пообещал Самоха.
Юла отступила в глубь комнаты и стояла, подергивая точеным плечом, стараясь поправить сползавшую с него сорочку.
— Ну, и как?
— Попрыгай, — предложил Самоха, но, сообразив, что сморозил глупость, коршуном налетел на девушку и, сграбастав ее, повалил, звеня шпорами, на пуховую перину.
Лошадь стояла под окном, задумчиво пощипывая мягкими губами растущие у стены одуванчики.
— Домой, Звездочка! — услышала она хозяйский голос и неторопливо потрусила по проулку к усадьбе Пайды Черного.
Взъерошенная голова Самохи исчезла и створки окна бесшумно затворились.
Пайда Черный вышел в гостевую комнату и окинул орлиным взором лежащие на столе, головы сыновей.
— Пить, ребята, надо меньше, — веско сказал он, опоясываясь мечом.
Самоха поднял голову. — Мы уже едем.
— Чух-чух, — сказал Пайда Белый и приподняв непослушным пальцем веко левого глаза, посмотрел на отца, который, видя эту жалостную картину, подошел к окну и крикнул Вильдо, чтоб запрягал лошадей в телегу.
— Пусть солому туда кинет, — уронил Самоха голову обратно на стол.
— И соломы кинь, — крикнул Пайда Черный, — а то не довезем.
— До свиданья, мама, — сказали братья. Мелита заплакала.
На пристани Гостиного двора царила суматоха, вереницы матросов тащили по трапам мешки и корзины с провизией. У ворот стоял граничарский караул, который отгонял любопытных, не делая исключения для родственников отъезжающих. С родней граничар прощается на пороге своего дома. Так что, желающим полюбоваться зрелищем отплытия, пришлось
