довольствоваться крышами соседних домов и толстыми ветками старого дуба, растущего у стены.
Пайда Черный слез с лошади и отправился к стоящим кучкой начальникам хурренитов, беседующих с Обухом и Лечко. Вильдо разбудил братьев и вытолкал их из телеги. Следом полетели дорожные мешки, щиты, луки, сабли. После этого Вильдо сделал ручкой и покатил обратно.
— Самоха, — спросил Белый, — у тебя голова не болит?
— Нет, — ответил Самоха, — только спать хочется.
— Вот и у меня то же самое, это наверно родовое проклятье.
— Похоже на то, — согласился Самоха.
Они, сели, прислонившись к друг другу на обросший зеленым мхом валун, лежащий у самой воды, и уснули.
На пристань собирались назначенные к отъезду граничары. С утра все были неразговорчивы. Подошел Обух и почесал пальцем, на котором сверкнул огромным голубым камнем старинный перстень, пегую бороду:
— Вроде все?
— Жуча нет и Клепилы, — ответил кто-то.
Но задумчивый Клепила уже шел от ворот, опустив подбородок на грудь, заложив руки за спину, позвякивая кончиком длинной сабли по камням двора.
— Ну что за дедушка! — залюбовался Пайда Черный. — Чистый котик!
— Мяу! — печально ответил Клепила.
— Значится так, господа граничары, — объявил Обух, — половина пойдет на «Орле», половина — на «Беркуте».
Только тут граничары узнали, что так называются большие корабли хурренитов, и кто-то из них спросил:
— А у этой, шнеки, тоже есть имя? Обух развел руками.
— «Ласточка», — сказал Клепила. — Вон же, написано на скуле буквами южного письма.
Обух поделил людей. Клепила, Жуч, Самоха, Пайда Белый попали на «Орел». За старшего с ними шел Чойба Рыжий, действительно рыжий и лицом и волосом. Среднего роста, но ширины необычайной, с головой, вросшей в шею, был он, особенно сбоку, похож на матерого кабана-секача, только что клыки не торчали. В воинском деле Чойба был весьма искусен, хмельного в рот не брал, и потому Обух счел возможным приставить его к молодняку.
— Вот напрасно, — сказал Клепила. — Тут нужен такой, чтоб боялись. Чтоб как глянет страшным зраком, так всю дурь из башки и выбивало! — Тут он вспомнил о возведенной вчера на него Жучем напраслине и закручинился. Жуч же, как назло, не появлялся. Уже матросы поднялись на борт, уже поднялись по трапу Белый и Самоха, которых чуть не забыли на прибрежном валуне, а Жуча все не было.
— Да плевать, — сказал Обух, — вон, солнце как дойдет до той березы, отчалим, а этот пусть вплавь добирается, если охота придет…
К Самохе застенчиво приблизился матрос с «Ласточки», тот самый, щеголявший в шлеме с петушиными перьями и спросил:
— Брат-архонец, кто такой Жуч, которого вы все так ждете? Наверное знатный человек?
— О, да, — Самоха окинул вопрошавшего мутным взором, — очень знатный. Его тут почитай каждая собака знает.
В этот миг за стеной Гостиного двора грянули радостные крики:
— Его светлость пожаловали, — сказал Самоха. Матрос хурренит с любопытством уставился на ворота откуда должен был появиться знатный архонец Жуч.
И тот не подкачал.
Впереди процессии на белой лошади важно ехал Лох Стамеска, в войлочном колпаке и при сабле. За ним следовала, запряженная двумя лошадьми повозка, над которой возвышался бок винной бочки. Телегой правил сам Лох Плотник. Ну да, конечно, в войлочном колпаке и при сабле. Рядом с ним сидел Жуч, помахиваньем руки приветствуя народ. Он, в отличии от большинства гостей вчерашнего праздника, был бодр и деятелен.
Бок о бок с телегой на черной лошади ехала женщина, сидя в дамском седле, как это принято в Архоне, боком. Лицо ее было закрыто темной вуалью. Караул у ворот пропустил всех беспрепятственно, еще и отсалютовал.
— Да, — сказал Клепила. — Первая женщина, счастья полные штаны. — И, расправив усы, добавил: — Важно, чтоб каждая женщина была первой, тогда всегда будешь радоваться, как дурак.
— Ага, — сказал Самоха, — надо постараться, а то я в последнее время бываю печален.
Привезенную Лохом бочку скатили на землю и поставили на попа. Лох выбил обухом топора днище — отвальная!
Граничары подходили зачерпывали, подошел и Клепила, принюхался:
— Брага вересковая, со смородиновым листом и фитюнником. Зелье зело хмельное, пить можно, но умеренно, иначе сделаешься буен и велиречив.
Пайда Белый вытащил из-за пазухи деревянную дорожную чарку, на которой были искусно вырезана ветка с двумя птичками на ней.
— Это мне Менса Капустница подарила на прощанье, — похвалился он.
— Чтоб не позабыл ее в долгом пути, — сказал Самоха. — Наливай.
Бочка опустела, солнце докатилось до березы, все окончательно поднялись на корабли, Жуча наконец удалось отцепить от женщины в вуали и завести по трапу как барана.
Заскрипели Водяные ворота и корабли, впереди «Ласточка», за нею «Орел» и «Беркут» вышли в Мсту.
Самоха стоял на палубе, глядя, как удаляется берег Лихоты. Жизнь была прекрасна и обещала стать еще лучше.
Река уже совершенно очистилась от упавших деревьев, надобность жаться к берегу отпала, и корабли шли на всех парусах по стрежню.
Пришел длинный тощий хурренит, в длинноухой кожаной шапке. Это оказался новый капитан «Орла», назначенный вместо прежнего, убитого в устье Хемуля.
— Приветствую, господа-граничары — сказал он. — Я капитан Летимак. Вы уж сами между собой разбирайтесь, но мне надо чтоб в любое время дня и ночи на борту бодрствовало не менее дюжины ваших бойцов, а остальные были готовы в случае чего к ним присоединиться. Вот, собственно, и все. Сейчас юнга покажет вам место для жилья.
Глядя на него, Самоха удивлялся непонятной способности хурренитских моряков одеваться в тряпье, независимо от чина. Вот и капитан Летимак, в своей странной шапке, кутался в засаленный голубой халат усыпанный белыми звездами. А на его тонких жилистых, как у журавля, ногах были такие же тапки с загнутыми носами, как у Ако, капитана «Ласточки». Похоже они находили в этом своеобразное удовольствие.
Юнга оказался взрослым мужиком с бородой и тесаком за поясом. Шлепая босыми пятками по настилу, он провел граничар в отсек на нижней палубе. Ветер, влетающий в два прорубленных в борту окна, шелестел соломой, которой было застелен кусок палубы отведенный под место ночлега. Глухие переборки были спереди и сзади, в досках палубы был прорезан люк, заглянув в который, Самоха увидел полуголых гребцов и услышал звон цепей. Оттуда дохнуло смрадом.
— Ну, да, — сказал юнга, — рабы. А ты не знал?
— На «Ласточке» их не было, — сказал Самоха. Юнга усмехнулся.
— «Ласточка» принадлежит капитану Ако. А «Орел» и «Беркут» — королевские фрегаты, здесь другие порядки. Но этот люк я сейчас задраю, — он захлопнул люк и заклинил его. — Ладно, остальное меня не касается. Если что будет надо, спросишь. Меня зовут Гроуд.
— Меня — Самоха.
ГЛАВА 5
Ханский шатер стоял на вершине безлесого холма, с которого открывался прекрасный вид на Мсту. Бубука Веселый любил сидеть на площадке покрытой ковром, перед входом в шатер и любоваться великой рекой. Его немного мучала несправедливость судьбы. Хан любил Мсту, как женщину, и хотел, чтобы она принадлежала ему одному. Но до этого было далеко. Даже то, что он видел, принадлежало ему не все. Это было невыносимо. Кроме того он потерял вчера много людей. Корабль чужаков целую ночь стоял на мели и эти свиньи не смогли взять его для своего хана, пока не дождались, что приплыли другие чужаки. И, конечно, дело не обошлось без граничар. Эти паучьи отродья лезли всюду, как вши, и, как вши, должны быть раздавлены.
На дороге вьющейся по берегу показались всадники и скоро перед ханом стоял Муна, старшина менкитов из рода варана.
— Ты был в устье Хемуля?
— Да, — ответил Муна, это был природный, до двадцатого колена, менкит, смуглый и узкоглазый. Умирать ему не хотелось, так же как не хотелось вчера, в устье Хемуля, когда он получил две стрелы, в бок и в плечо. Ханские нукеры зря старались, связывая его, он и без ремней не мог пошевелить правой рукой.
Лицо хана, не утратившее еще мальчишеской полнощекости, сделалось грозным.
— Ты сделал все, что должен сделать для своего хана старшина менкитов?
— Я сделал все, — сказал Муна и подумал, что он мог еще умереть и положить остальных своих людей на дно Мсты, бросив их на приступ кораблей. Впрочем, что касается его, то умереть все-таки придется. Пусть так.
— Сделал все. И что? Потерял пятьдесят человек и не смог захватить какую-то купеческую посудину. Вот и все, что ты смог, Муна.
Вдруг человек в плаще с капюшоном, закрывавшем его лицо, вмешался в разговор.
— Великий хан, это не была купеческая посудина, это был королевский фрегат хурренитов «Орел». И защищала его сотня гвардейцев. Мне жаль твоих людей, но они, действительно, сделали все что можно.
Хан недоверчиво посмотрел на него.
— Откуда тут фрегат хурренитов? И что ему тут делать?
Порыв ветра откинул отворот плаща и на груди незнакомца стала видна восьмиконечная звезда веретенников.
— Принцесса Ольвия дочь короля Гуго Семнадцатого плывет к своему жениху, сыну правителя Отиля.
— Что? — хан вскочил на ноги. — Я мог захватить настоящую принцессу. И вот эта трусливая мразь, — он показал на Муну, — помешала мне сделать это!
Незнакомец усмехнулся:
— Не знал, что великий хан такой любитель принцесс. Ты, может быть, думаешь, что они устроены как-нибудь иначе, чем менкитские красавицы?
Но хан не слушал, со свежей ненавистью он всматривался в лицо Муны.
— Если бы я был в устье Хемуля, я бы взял эти корабли.
— Хан, возьми их.
Вырванный из ножен кривой клинок сверкнул над головой незнакомца.
