Тогда граф Алкита клялся в вечной дружбе с Лихотой и Меденцом. Но едва войска союзников ушли, забыл свои клятвы и стал всячески шкодить на дорогах ведущих в Пойму с запада Архонии и сделал их в конце концов совсем непроезжими, граничар же, попадавшихся ему в руки, вешал на первом суку, граничары платили людям графа тем же. Ходили темные слухи о безумии графа. Из Меденца и Лихоты жаловались в канцелярию Верховника, но все это было как мертвому припарки. Поэтому выше по течению Мсты начинались места, куда из Поймы никого не заносило уже очень давно, лет десять, если не больше. Там по обоим берегам реки лежали владения халашей, которые никак не могли разобраться, пора ли им объединиться, или еще погодить. Как только какой-нибудь из местных князьков усиливался, как все остальные немедленно объединялись и после отчаянной борьбы изничтожали объединителя под корень, вместе с чадами и домочадцами.
Правду сказать, даже то немногое, что слышал Самоха о ревнителях халашской государственности, в какой-то степени оправдывало в его глазах неумолимость халашских сепаратистов. В этом плане история халашей и менкитов имела много общего. О том, что сейчас происходило у халашей никаких известий не было. По всей границе были выставлены заставы, которые убивали всех подряд. Так что, очевидно, у халашей происходил очередной взлет национального самосознания и ничего хорошего ждать от них не приходилось. В пределах их владений, по подсчетам Обуха, при попутном ветре, плыть каравану предстояло дня два. Впрочем, и Обух мог ошибиться, и ветер перемениться.
Была у этой местности неприятная особенность, Мста петляла по равнине, что увеличивало опасность нападения, так как у нападающих оказывалось время на подготовку.
Вдруг Самоха увидел отблески огня на берегу. «Орел» шел довольно близко от берега, поэтому горящая башня неведомого замка была видна довольно хорошо, были видны даже люди, снующие вокруг нее, но что это, пожар или штурм, понять было трудно. Самоха плотнее закутался в плащ и задремал, а когда через какое-то время открыл глаза, то ему показалось, что за это время корабль не двинулся с места. Перед глазами опять была горящая башня, но патом Самоха сообразил, что это уже другой замок. Было ясно, что у халашей шла какая-то заваруха.
Теперь подумалось, что лучше уж скука, чем такое веселье. Перспектива гибели за дело хурренитов от рук халашей показалась Самохе забавной. Он перевернулся на другой бок и стал слушать, как внизу Нитим Железяка рассказывает вполголоса о знаменитом вольном царстве.
— Сах жил в стране Нуг, что на краю Синопской пустыни. И не было в деревне бедных козопасов никого бедней его. Всего хозяйства — одна жена, да такая, что лучше б ее совсем не было. Понятно, что держали его земляки за дурака и ни в грош не ставили, потому что с дураками у жителей Нуг и без него было все в порядке, самим хватало и соседям оставалось. А что до умных, то и они жили, на манер наших дураков менкитов, дурацким обычаем, сто народов, сто племен. Кольцо в нос — племя, серьга в ухо — народ. А если уж татуировка на заду, то, будьте любезны, империя, не меньше, в каждой деревне своя. И тогда война, справедливая и беспощадная, до победного конца, пока всех коз в соседней деревни не изведут или же сами по шее не получат. Одно слово — страна Нуг. Жили не тужили, бедные беднели, богатые богатели, козы доились, а носки из козьей шерсти там никому не нужны, потому что и без них тепло.
Но однажды Сах понял, что все это не по правде. Пошел он на гору и там, забравшись в дупло, два дня думал, как по правде будет, пока его жена не хватилась и не пошла искать. Но не нашла, конечно. Не для того люди в дупле прячутся, чтоб их находили. Так бы и сгинул в дупле Сах, кабы сам не вылез, все придумав, что, в таких случаях, обычно придумывают. Ничего неожиданного. Жить мирно, стариков уважать, награбленным делиться, должникам, когда выплатят они по процентам сумму долга, долг прощать и прочее, в том же духе. Не убили же его сразу только потому, что слушали вполуха. Он на то, что его слушают плохо, негодовал, однако, это и подавно никого не волновало.
И сказал тогда Сах своим односельчанам, что пойдет к паукам в Архон, а может быть в Отиль, и попросит, чтоб прилетели сюда пауки и заставили людей жить по правде. А деревня их будет столицей мира. И ушел.
По возвращению над ним много смеялись, спрашивая, когда пауки прилетят учить уму-разуму.
— Завтра, — отвечал Сах.
И решили его все-таки убить, потому что делу — время, потехе — час, но решили один день подождать, чтобы ясна стала сахова ложь. Но тут прилетели пауки-смертоносцы на своих белых шарах, хоть и кривобоких слегка, но местным было не до геометрии, потому что, хоть и дикие варвары они были, но о пауках были наслышаны и поняли, что кончилась их развеселая жизнь и все вышло по Саху.
Построили на горе дом для смертоносцев, небольшой, но паукам на первое время хватило. Восьмилапые передали через Саха благодарность и велели деревенским во всем ему подчиняться, потому что он исполняет их, паучью волю, а не то они тут камня на камне не оставят.
Стал Сах править деревней. И, не прошло и года, как тем же макаром прибрал под свою длань всю страну Нуг. Произошло это тихо-мирно, потому что с пауками никто связываться не хотел. А пауки Саха слушались, чуть стоило ему свистнуть, прилетали на своих белых шарах и смотрели, не выпить ли из кого кровушку. Но Сах никого им обижать не позволял, и смертоносцы возвращались в свой дом. И сделали люди Саху золотую корону. И стал он ее носить.
Стало в Нуге хорошо. Да только вдруг пришла саранча. Ждали что восьмилапые ее вспять повернут, да не дождались. Исчезли пауки. А куда, о том никому не ведомо. Саранча же беспрепятственно съела все, что только можно и пошла дальше, пока ее архонские пауки в Мсте не утопили. Много тогда людей погибло в стране Нуг, потому что промедлили с бегством, надеясь на пауков.
А Саха, уцелевшие, когда вернулись к разоренным очагам, нашли на Паучьей горе. Он висел на грушевом дереве, что росло у входа во дворец, обглоданный саранчой до костей. Только по золотой короне и узнали.
Вот и все.
— Так и было, — сказал Чойба Рыжий. — Видел я того Саха, и скелет его обглоданный. А на месте страны Нуг теперь пустыня. Все как всегда. Однако пауками он управлял. Сам не видел, но верные люди сказывали. Подойдет к горе, крикнет: — Завтра в полдень, чтоб были там-то! И на следующий день, ровно в полдень, появляются, там где назначено, в небе шары.
— Нам бы так, — сказал кто-то. — И никаких веретенников.
— Говорили, что Сах этот был волшебником, да кончилась у него волшебная сила. Вот потому, так и получилось. Только не похож он был на волшебника, — вздохнул Чойба. — А веретенники мне в последнее время не нравятся, ходят с просветленными ликам, значит жди гадости.
— Про Саха ничего скажу, — сказал Пайда Белый, — но веретенники много на себя берут. Когда Чакст в Светлоречье сел, что они говорили? — Повеление верховника! — А когда скирлинги из Светлорядья Чакста вышибли, то в Архоне никто не почесался. — Архонских пауков видели все, а вот говорили с ними только веретенники. А о чем, того никому не ведомо. И что в их указах от смертоносцев исходит, а что веретенники от себя добавляют, того не разобрать. Хотя добавляют, похоже, немало.
Конца этого разговора Самоха не слышал, потому что уснул, и проснулся только когда, спустившийся с верхней палубы, Пайда Белый тронул его за плечо.
— Лук в чехол положи, — сказал Белый, — наверху туман. — И добавил вполголоса: — Заполночь из покоев вынесли четверых и побросали в воду, живых ли, мертвых, не наше дело, но знай.
— Не разглядел, кого? — спросил Самоха.
— Да поди их разбери, кто там у них кто. Но одежда на них была богатая.
— Ладно, понял. Вы тут тогда тоже, держитесь друг к другу поближе, что ли.
— Не боись, — засмеялся Белый и стал укладываться.
Наверху, после душноватого отсека, было прохладно. Корабль двигался, окруженный непроницаемой стеной тумана, видимость упала до десяти шагов, и Самоха все же расчехлил лук. То же самое сделали Клепила и Жуч. Может быть, это была излишняя предосторожность, но, замершие, через каждые двадцать шагов, вдоль бортов гвардейцы были вооружены только копьями и мечами.
— Клепила, — спросил Самоха, — как думаешь, почему ход не сбавляем? И ночью и сейчас.
— Сам удивляюсь, — ответил Клепила. — Может волшебство какое, хотя я про такое волшебство не слыхивал. А то есть еще такой полосатый плавунец. Он совсем маленький, не больше двух локтей и плавает всегда одной и той же дорогой, как по нитке. Вот может его как-то приспособили путь указывать. Хуррениты народ хитромудрый.
Ветра почти не было, поэтому паруса были убраны, «Орел» шел на веслах. Полукруглые окна надстройки, застекленные прозрачными кусками крыльев базальтовой мухи слепо глядели в туман. Что за ними творится было не разобрать, но Самоха то и дело поглядывал в их сторону, надеясь, что мелькнет там лицо принцессы Ольвии или, может быть, одной из ее придворных дам.
Один раз ему показалось, что он увидел чье-то лицо, прижавшееся изнутри к окну, но тут посторонний звук отвлек его внимание. Резкий скрип уключин чужих весел.
Из пелены тумана выскочила большая лодка, не уступавшая размером менкитской долбленке, но ее борта были надсажены досками, отчего и назывались такие суденышки насадами. Какое-то мгновение насада шла наперерез «Орлу», и лишь, когда ее нос уже почти коснулся весел фрегата, отвернула и пошла параллельным курсом.
Граничары натянули луки, но людям в лодке было не до них. Простоволосый, обнаженный по пояс человек, огромного роста, забинтованный поперек груди, побуревшими от крови, тряпками, лежал на дне лодки, его голову поддерживала женщина в красной накидке и меховой шапке с раздвоенным верхом, обычным убором знатных халашских дам. На веслах вперемежку с гребцами сидели воины, вид которых говорил, что они побывали в серьезной переделке. Собранные из стальных треугольников халашские брони, закрывавшие человека почти до колен, несли следы ударов и были выпачканы в грязи, на землистых лицах не читалось ничего, кроме безграничной усталости.
Самоха опустил лук, а женщина повернув в его сторону лицо, закричала:
— Путники! Передайте всем, погибла вольность халашей и убит князь Тилитский Сапгир, последний ее защитник. Да будет проклято имя Тушманумана! И всего потомства его! И всех слуг его!
Она еще что-то кричала, но «Орел» уже оставил позади насаду, канувшую в пелене тумана, и снова единственным звуком стал плеск воды и скрип уключин.
— Каждый год одно и то же, — раздался за спиной Самохи незнакомый голос. — Опять халашская вольность погибла. Ну, хоть чумы бы им, что ли, для разнообразия.
Самоха обернулся перед ним стоял тот, кого старый хурренит Замыка, оставшийся на «Беркуте», называл в устье Хемуля послом Хатом. Теперь Хат был без своих черных доспехов, делавших его похожим на вставшего на задние лапы майского жука. Светло-желтый камзол из телячьей кожи, из под воротника которого выбивались кружева белоснежной сорочки, да малиновые штаны с позументом, заправленные в высокие кавалерийские ботфорты, составляли его наряд. Прямой широкий меч в бронзовых ножнах с массивной витой рукояткой в виде кусающего себя за хвост дракона висел на широком узорчатом поясе. Насмешливые светло-серые глаза смотрели твердо, было видно, что их владелец не привык отводить взгляд.
— Итак, господа-граничары, так кажется вас называет? — начал Хат, тягучим, как у всех южан-хурренитов, голосом.
— Можно и так, хурренит, — благодушно отозвался Жуч. — Хоть, как говорится, хреном назовите, только в рот не кладите. А ты, как я понимаю, посол Хат.
Хат сверкнул белоснежными острыми зубами в волчьей улыбке.
— Можно и так, архонец. Посол хурренитского короля Хат, владетель Гинтийский, к твоим услугам.
— Жуч Лихотский, граничар.
— Могу ли я узнать как зовут твоих товарищей, граничар Жуч Лихотский?
Самоха коснулся кончиками пальцев войлочного колпака.
— Самоха.
— Клепила Хлатский.
— Отлично, — Хат стоял, покачиваясь с каблука на носок. — Что ж, господа-граничары, туман спадает, скоро нашему взору откроются увлекательные картины бедствий и смуты, которой охвачена страна Хал. В ожидании этого, приглашаю вас разделить со мной утреннюю трапезу. К тому же, — добавил он небрежно, — принцесса Ольвия желает познакомиться со знаменитыми архонскими вольными стрелками.
— Благодарствуем, владетель Гинтийский, — как старший, ответил за всех Клепила. — Мы тоже будем рады посмотреть на дочь хурренитского короля.
