— Пора, — сказал Обух, граничары пошли к лодкам. По дороге они миновали погребение хурренитов, могила была отмечена высокой, в человеческий рост грудой камней. Гвардейцы уже садились в лодки, здесь же оставалась только заплаканная золотоволосая женщина.
До Самохи не сразу дошло, что это та самая графиня Эльжгета, чей плач над убитым Димори Цейенским он слышал днем.
Граничары минуту постояли возле могилы, прощаясь с товарищами по оружию, с которыми свела их на короткое время изменчивая судьба.
Принцесса взяла графиню за руку, та вся подалась навстречу, и теперь ни одно слово не пролетело мимо цели.
— Я не буду утешать тебя, Эльжгета, — сказала принцесса, — но у меня есть для тебя радостная новость, которая несомненно утолит свою скорбь и заставит забыть наконец мертвого Димори, точно так же, как ты забыла его живого. Коннетабль Замыка попросил моего соизволения проделать оставшийся путь до Отиля на борту «Орла». Позволение ему дадено. Итак, дорогая графиня, утри эти никому не нужные слезы. Я не сомневаюсь что этой ночью ласки, подаренные тобой коннетаблю, будут по-особенному жгучи. Смерть — отличный афродизиак.
Женщина вздрогнула, словно от удара кнутом. Лицо Замыки, стоящего, очевидно, ожидая графиню, в нескольких шагах, осталось совершенно спокойным.
Коннетабль не нравился Самохе, и ничего с этим нельзя было поделать. Не потому, что он, по словам Хата, не торопился в устье Хемуля на помощь «Орлу», севшему на мель и атакованному менкитами. Это пусть хуррениты сами разбираются между собой. Хотя обязанность охранять принцессу, конечно, не могла не сказаться на образе мыслей граничара. Или день, вместивший в себя слишком много, отбрасывал тень на Замыку? Самоха постарался выкинуть все это из головы и пошел за товарищами, не забывая поглядывать по сторонам.
Днища лодок проскрежетали по камням галечного пляжа и скоро остров, где нашел свое последние пристанище Нитим Железяка, растаял за кормой «Орла» в вечерних сумерках.
Ночь выдалась такая, что воздух казался темней речной воды и плоды диких яблонь, растущих на прибрежных утесах, светились во мгле.
Уставшие после тяжелого дня люди спали. Жара улеглась, но не настолько, чтоб в прокаленных помещениях корабля стало прохладно, поэтому многие устроились прямо на палубе.
Самоха и Жуч долго ломали голову, где им надлежит находиться, когда принцесса пребывает в своих покоях. Потом с помощью Литиция выход был на найден. И теперь вид граничара, дремавшего на лавке в коридоре, перед дверью принцессы, свидетельствовал, что принцесса у себя. Нельзя сказать, что такое времяпровождение нравилось побратимам, но делать было нечего. Единственным развлечением было беседовать с придворными, то и дело норовящими проскользнуть мимо бдительных стражей. Дело кончилось тем, что Жуч ухватил самого пронырливого хурренита за кружевное жабо и, приложив его лбом об косяк, на пинках вынес из коридора. Пострадавший носил громкое имя баронета Женуа, о чем Жучу сообщила ватага вооруженных до зубов придворных, вломившихся после этого события в коридор и жаждавшая смыть нанесенное баронету бесчестье кровью.
— Надо же, — сказал Жуч, со скрежетом вытаскивая саблю из ножен, — такой прыщавенький и уже баронет.
Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы не появление Хата, который всецело встал на сторону Жуча.
— Граничар выполняет мой приказ, — сказал он. — Вы все об этом приказе знаете. Знаете так же, почему такой приказ отдан. Караульный мог зарубить баронета и ничего бы ему за это не было…
— Означает ли это, что я могу вызвать негодяя на дуэль? — сверкая подбитым глазом, спросил баронет.
— Нет, — ответил Хат.
— А чего так? — удивился вышедший на шум из каморки Самоха. — Баронетом больше, баронетом меньше.
— А вот его?! — закричал баронет. — Вот этого я могу вызвать на дуэль?
— Этого можно, — сказал Хат. Спотыкаясь о спящих вышли на палубу. Появился заспанный Летимак и приказал зажечь факелы.
Следом за ним пришла княжна Генида Ло, свежая, несмотря на поздний час, как порыв майского ветра, и обеспокоилась, не привлечет ли свет речных хищников или разбойников. С берега, конечно, до «Орла» ни одна стрела бы не долетела, но ведь на лодке к нему в такой тьме можно подплыть незамеченным.
— Местные по ночам не плавают, — ответил Летимак. — Слишком опасно. А кроме того, палуба с воды не просматривается, мешают борта.
Снизу поднялся Пайда Белый. Долго не мог понять, что тут затевается, когда наконец дошло, зевнул и сказал.
— Братишка, как зарежешь баронета, спускайтесь с Жучем к нам, помянем Железяку, — и обратился к Хату: — Как баронета-то величать?
— Эймо Женуа.
— Вот, и Эймо Женуа заодно помянем.
— Понял, — ответил Самоха. — Приду. Баронет оказался не так уж беспомощен, но его яростные атаки Самоха парировал особо не напрягаясь, он раз десять мог отправить баронета на тот свет, но не видел в этом необходимости. Когда же решил, что достаточно, нанес ему длинную, но неглубокую, царапину на предплечье и выбил оружие из рук. Впрочем со стороны это выглядело так, словно клинок выпал из ладони раненого баронета, который с мучительным стоном рухнул на палубу. Хат подмигнул Самохе и сказал, что это был смертельный поединок двух сорвиголов.
Мимо Самохи фурией промчалась графиня Эльжгета и, упав возле раненого на колени, взяла его голову в руки.
— Убит? — голос ее звучал глухо.
— Ранен, — ответили ей, — но без чувств.
— Так пошлите за доктором! — закричала графиня и оторвав широкую полосу от подола ночной сорочки принялась неумело, но пылко бинтовать рану.
Жуч, с тупым видом наблюдавший эту сцену, шепнул Самохе, что надо было нанести баронету еще десять-двенадцать ран, чтоб, значит, оголить графиню как следует. Самоха же сказал, что оголением графини занимается коннетабль, который присутствовал тут же, судя по растрепанной бороде и блуждающему взгляду, оторванный от занятий куда более интересных чем поединок двух болванов.
Тут раздалось пронзительное «Вызывали?» — и на поле брани, как два облака, исполненных благодушия и любви к ближнему, всплыли откуда-то из таинственных корабельных глубин Лодоэль, маркиз Тифтонский, лейб-медик принцессы хурренитской Ольвии и Клепила Лихотский, ведун из Поймы.
— Это что же у нас такое? — склонился над бледным баронетом Клепила. — И кто ж это тебя? Самоха? Не верю!
Лодоэль, лучше разбирающийся в тонкостях этикета, незаметно пихнул конфидента локтем в бок.
— Страшный удар! Чертовски опасный. Пройди клинок на ладонь левее, и баронету запросто могло снести голову! Ты родился в рубашке, мой мальчик! О, эта перевязка, сделанная неумелыми, но заботливыми руками, несомненно спасла жизнь храброму юноше! — с этими словами Лодоэль ловко поменял повязку на раненом, пока Жуч и Самоха оттаскивали Клепилу, который все тянулся загребущими руками к подолу графини, на предмет перевязочного материала.
Графиня между тем, польщенная словами лекаря, распрямилась и не таясь подошла к приосанившемуся коннетаблю.
Появления принцессы Ольвии никто даже не заметил.
— Итак, господа дуэлянты, остались ли у вас какие-нибудь претензии друг к другу и намерены ли вы продолжать кровопролитие?
— Претензий не имею, — сказал Самоха. — Кровопролитие продолжать не намерен.
За ним эту фразу повторил баронет, который все порывался подняться, но все никак не мог вырваться из рук Лодоэля.
— Отлично. Тогда прошу пожать друг другу руки в знак примирения.
После того как дуэлянты пожали друг другу руки, принцесса Ольвия сказала:
— Сегодня днем мы счастливо избегнули величайших опасностей. Хотя это и стоило жизни моим верным слугам. По старинному обычаю наших дедов мы должны постараться, чтоб дорога на небеса не была скучной для душ умерших, и чтобы удача оставалась благосклонной к живым.
— Огня! — крикнул Хат. И «Орел» засиял огнями многочисленных факелов. Такая же иллюминация зажглась и на других кораблях. Ударил барабан, с тем, чтобы не замолкать до утра, и ярко освещенная палуба заполнилась пляшущими хурренитами, многих из которых музыка подняла с постели. Засновали лакеи с подносами.
— Самоха, — сказал Жуч — смотри в оба.
Наверно с берега караван представлял фантасмагорическое зрелище, словно объятые пламенем, корабли неслись по черной воде на всех парусах, рассыпая снопы искр, под уханье барабанов и рев труб.
Вино лилось рекой. На верхней палубе все перемешалось, гвардейцы братались с граничарами, а знатные дамы отплясывали, как крестьянки на деревенском празднике.
Принцесса веселилась и пила наравне со всеми, но танцевала только с Хатом, который не отходил от нее ни на секунду. И за ними тенью следовал Самоха, единственный трезвый на корабле.
Жуч вился вокруг княжны Гениды Ло, как шмель, с ровным гудением, не обращая внимания на косые взгляды, которыми его награждали придворные. А Клепила, потеряв всякий стыд, увивался за служанками, которые то и дело мелькали среди танцующих, но тщетно.
Странное чувство овладело Самохой, среди людей он был как среди деревьев, и их голоса сливались в шум, подобный шуму листьев, единственным человеком, кроме него, был здесь незримый враг, чье присутствие Самоха ощущал все время, то сильнее, то слабее, и поэтому старался держаться как можно ближе к принцессе, не обращая внимания на то, что его то и дело толкали, да и Хат уже несколько раз бросал недовольные взгляды на слишком назойливого телохранителя.
К счастью, ждать долго не пришлось, человек, вывернулся откуда-то из-за спин танцующих и скользнул к принцессе, Самоха, уловив это движение, хлестнул его по виску свинцовым шаром кистеня, спрятанного в рукаве, с обмотанной вокруг запястья цепочкой.
Человек упал ничком, звякнул выпавший из руки крестообразный кинжал с тонким длинным лезвием.
Спустя мгновение Хат стоял, заслоняя принцессу с обнаженным мечом, на который, в прыжке, и напоролся второй нападающий, в форме гвардейца, не успев нанести удар. Завизжала какая-то женщина, музыка смолкла. Хат носком сапога перевернул первого убийцу на спину, тот был жив, но без сознания.
— Замыку сюда! — крикнула принцесса, но Замыка уже сам спешил к месту происшествия.
— Узнаешь? — спросил его Хат.
Замыка посерел, но голос его оставался тверд.
— Да, это мой человек, Земун Крейц, писец.
— Ты знал о его замысле?
— Ну, нет, — нашел в себе силы усмехнуться Замыка. — Если бы я задумал недоброе, то постарался бы убить тебя, Хат, но на дочь хурренитского короля моя бы рука никогда не поднялась.
— Я ему верю, — сказала принцесса.
— Я тоже, — нехотя признался Хат, — вопрос в том, сколько еще убийц может таиться среди людей коннетабля.
— За остальных я ручаюсь, — все так же твердо сказал Замыка.
— Ладно, — разрешила принцесса, — ступай. Но мы еще вернемся к этому разговору.
Земун Крейц, писец коннетабля, пошевелился и открыл глаза.
— Ку-ку, — сказал Самоха.
Хат дотронулся кончиком меча до кадыка незадачливого убийцы.
— Сообщники?
