«Волга» доставила Валерия с Вовчиком к небогатому сельскому дому на самой окраине Цюрюпинска.
– Спасибо, дядя Гриша, – сказал Вовчик, покидая машину.
– Спасибо Вам, – скромно добавил Протасов.
Полковник сдержанно кивнул, пообещал посодействовать с джипом, вслед за чем служебная «Волга» унесла его прочь. Куда-то в сторону центра города.
Старые друзья плечом к плечу вошли в неказистое жилище. Дом был одноэтажным, выглядел древним и очень ветхим. Из тех, в которых лучше не чихать, чтобы не вызвать обвала. Двор оказался забитым полагающимся в таких случаях мусором, серыми от времени досками, кусками шифера, черепками горшков, ржавыми железяками, колесами, остовом детской коляски и много еще чем, все в том же духе.
Двери были перекошены и протяжно заскрипели, пропуская приятелей внутрь.
– Я с мамкой живу, – извиняющимся тоном предупредил Волына. – Она, того… не ходит почти.
Штукатурка стен и потолков кое-где осыпалась, обнажая проволочные сетки каркаса вперемешку с какой-то соломой. Дощатый пол стонал под ногами.
– Копыта не сломай, – вполголоса произнес Вовчик.
В комнате стояли кровати армейского образца времен министра обороны СССР товарища Малиновского,[36] если не более отдаленных. В углу примостилась сложеная из огнеупорного кирпича закопченая крестьянская печка. Именно того типа, на которой Иванушка-дурачок в сказках катался. Пахло сыростью и старьем, со слабым оттенком квашенной капусты и еще чего-то съестного.
– Так вот и живешь? – спросил Протасов, брезгливо наморщив нос.
– Угу, – уныло отозвался Вовчик.
– Голимый сарай, – пробормотал Валерий.
– Чего ты говоришь? – не расслышал Волына.
– Мать то где? – предпочел не уточнять свою оценку Волыниного жилища Протасов.
– Да там, – Вовчик смущенно улыбнулся, неопределенно махнув куда-то в сторону сеней. – Во второй комнате. Чтобы нам не мешать…
– Не женатый? – спросил Протасов, хотя, пожалуй, мог бы и не спрашивать.
Вовчик мотнул головой.
– Где ж твои девки-огонь? – Валера припомнил слова Вовчика десятилетней давности.
– Испеклися девки, – ковыряя в носу, мрачно признался Волына, – перегорели, зема. Все до единой. По-любому.
– Я думал, ты в органах, блин?
Вовчик окончательно сник.
– Такие дела, зема… – сказал он как-то неуверенно, – такие дела, что уже нет…
Протасов понимающе хмыкнул, хотя, конечно, ни черта не понимал. Кроме того, что жизнь, бывает, поворачивается разными местами, иногда и жопой, от тюрьмы и от сумы никому зарекаться не стоит, так что и удивляться нечему.
– Зато ты, зема, крутой, – протянул Волына, прочитав протасовские мысли у того на лице.
– Крутой, – коротко кивнул Валерий, – и круче меня, только мои уши.
Оба неловко топтались посреди убогой комнаты.
– Пожрать бы чего, – прервал затянувшееся молчание Протасов.
Вовчик сразу оживился. Приятели сварганили ужин. Вовчик куда-то вышел, вернувшись в комнату с трехлитровой банкой самогона.
– Сам гонишь, братишка?
Вместо ответа Волына наполнил стаканы до краев.
– Ну, за встречу, – сказал Вовчик, поддевая вилкой целый стог квашенной капусты.
– За встречу, – эхом отозвался Протасов. Оба опрокинули стаканы. Волына крякнул, прослезившись.
Протасов задохнулся и полез в сковородку за яичницей. Сковородка была глубокая, чугунная. Яйца – оранжево-красные, настоящие, от крестьянских кур, не имеющие почти ничего общего с теми блеклыми образинами, которыми питаются горожане.
– Уф, хорошо!
– Ну что?.. – Вовчик утер набежавшую слезинку грубой заскорузлой ладонью, – что, зема?.. Между первой и второй перерывчик небольшой?..
– Точно.
Бахнули по второй. Вскорости и по третьей. Помянули Советскую Армию. Посудачили о том, о сем. Протасов ненавязчиво выяснил, что старый армейский друг из органов внутренних дел вылетел уже пару лет как.
– За что, блин?
