На этом первая часть переговоров завершилась. Ромеи поспешили восвояси, чтобы быстрей обрадовать своих моряков.
Изрядно потрепанные камнеметами липовцев дромоны и биремы снова вошли в гавань и разместились с подветренной стороны дамбы, не решаясь подходить к пристани. Ветер с ливнем бушевал всю ночь и следующий день.
Все, что говорилось за воеводским столом, быстро становилось достоянием войска липовцев, а через их «жен» проникало в город. Дарник не стремился помешать этому, по опыту ведая, что любые слухи всегда все преувеличивают: просчет раздувают до катастрофы, а малый выигрыш до триумфальной победы. Так было и на этот раз: уже мало кто в войске и в городе сомневался, что воинственные пришельцы здесь на законных основаниях и даже первоначальное нападение и грабеж вызваны наверняка грубостью и оскорблениями таможенных чиновников. Усомнились в действиях князя лишь собственные воеводы. На военном совете так прямо и спросили:
— Мы знаем, князь, что ты всегда все делаешь верно. Но сейчас мы забрались в самый центр Романии. Как нам быть, если с тобой что-то случится? Ну будем мы сидеть в этой крепости, а что потом? Лодий нет, коней и повозок тоже, да и не пробиться нам домой по земле. Ведь нету же нигде договора о нашей службе ромеям. Через два дня вернется их гонец из Царьграда и все раскроется.
Дарник счел нужным ответить с полной серьезностью:
— Разве вы не заметили, как богато и хорошо живут ромеи? Как они всё и всегда записывают и считают? Их войска сейчас сражаются сразу в трех местах: на востоке, юге и западе. Еще одно сражение в центре страны им не нужно ни по военным, ни по казначейским делам. Ведь к прямым войсковым расходам добавятся расходы от закрытой торговой гавани и перекрытой дороги через Дикею с запада на восток страны. Неделю-две они это еще выдержат, а потом волком завоют. Да и по военным делам им с нами не тягаться.
— Это почему же? — недоверчиво хмыкнул Буртым.
— Потому что мы можем вести войну на полное истребление и себя, и всех жителей Дикеи, а они не могут.
— Нам вообще-то свое полное истребление тоже не очень нужно, — заметил Лисич.
— Можно еще сдаться в плен, — усмехнулся князь. — Но после нашего грабежа мы простым рабством не отделаемся. Нас всех ослепят или оскопят или то и другое вместе.
— Да не может этого быть! — испуганно вырвалось у самого молодого сотского.
— Что же делать? — глухо проговорил Буртым.
— Присоединяться к их пешим войскам слишком рискованно. Нужно соглашаться только на дромоны и чтобы полкоманды было ромеев, тогда любые попытки захватить нас обойдутся им слишком дорого, и они на это не пойдут.
— А добыча? Они позволят нам оставить себе награбленное? — забеспокоился Лисич.
— Все, конечно, нет. Продадим все неподъемное дикейцам за звонкую монету.
— Женщин тоже придется вернуть? — угрюмо уточнил оженившийся Сечень.
— Смотря как все пойдет, — князь не хотел обещать невыполнимого.
— А если они пошлют нас на дромонах туда, откуда не возвращаются? — снова заговорил Буртым.
— Тогда о нашей доблести в Липове будут слагать легенды.
Этот разговор Рыбья Кровь тоже не просил сохранить в тайне — пусть ромеи заранее узнают, что имеют дело не совсем с варварами, а с теми, кто тоже умеет хорошо все просчитывать, заодно будет меньше пустых слов и на переговорах.
Затишье в военных действиях растянулось на неделю и позволило «пиратам» спокойно продолжать свои приготовления к долговременной обороне крепости. Что не ускользнуло от внимания переговорщиков. Они уже являлись к Дарнику по два раза в день.
— Неужели вы, в самом деле, хотите отсидеться в Дикейской крепости? — удивлялся комит. — И сколько будете сидеть: месяц, год, полтора?
— В крепости есть своя церковь. Мы собираемся в ней все креститься. Неужели вы потом станете убивать нас, своих единоверцев? — с серьезным видом подтрунивал князь.
— Тогда нам придется наказывать вас как государственных преступников, невелика разница, — не затруднился с ответом бывалый воин.
Одним из результатов переговоров явилось то, что горожане стали свободно уходить и возвращаться за пределы городской стены. Под это взаимное попустительство несколько разведывательных рейдов совершили и княжеские арсы. Пригнали тридцать лошадей из ближних поместий и захватили с десяток ромейских стратиотов, слишком далеко удалившихся от своего лагеря. Пленные рассказали, что в их войске к боевым столкновениям никто не стремится. Одно дело отбивать врагов на границе, другое — в самом центре страны, мол, пусть улаживают непонятную ситуацию переговорщики, а не воины.
Отношения Дарника с Лидией и отцом Паисием приобрели некоторую раскованность. Встречаясь за обеденным столом, они разговаривали уже как старые знакомые, поневоле проявляя интерес друг к другу. Ромеи раз за разом прощупывали образованность своего тюремщика, а князь с готовностью принимал их вызов. Начинала задираться обычно стратигисса, или, как ее уже успел обозвать Корней, Их Великолепие.
— Я понимаю, что бывают отдельные разбойничьи и пиратские ватаги. Но чтобы целое княжество этим занималось — совершенно мне непонятно. Вы бы лучше перенимали наши ремесла и умения и развивались за счет этого. А то только грабите, а вас грабят степняки — какой в этом смысл?
— Наверно, олени в лесу про людей точно так думают, — отвечал Дарник. — Зачем этим людям наши шкуры и мясо, пусть бы пшеницу выращивали и из льна одежду ткали? В моем войске нет ваших стратиотов, чтобы по призыву базилевса защитить страну и снова к земле возвращаться. В моем войске те, кто оторвался от своих родов и селищ, кто захотел испытать себя в другой жизни. Не поведу их я, поведет кто- то другой. Поэтому вам выгоднее не исправлять нас, а стравливать друг с другом или натравливать нашу силу на кого-то третьего.
— А вам нравится, когда вас на кого-то натравливают? — с грустью спрашивал отец Паисий.
— Пока да. Ведь тот, кто натравливает, тоже в крови, хоть и думает, что он самый умный. А дальше посмотрим.
Иногда Рыбья Кровь сам в разговоре переходил в наступление. Так, однажды Лидия с пренебрежением высказалась о степных каганатах, которые разрастаются до гигантских размеров, а через двадцать — тридцать лет перестают существовать, ничего не создав, даже своей письменности.
— А почему вы решили, что у степняков не бывает письменности? — запротестовал князь. — Ну посудите сами, как такое может быть. У меня, например, каганат на несколько тысяч верст, или ваших миль. Мне нужно послать приказ повернуть дальнее войско в другую сторону. И что, я пошлю какого-то гонца с таким устным приказом? Да за два месяца пути с ним может случиться что угодно: заболеть, умереть, быть захваченным в плен, просто что-то забыть из этого приказа. Считать, что у него не было тайного письменного приказа, — это ваша ромейская глупость, никому о ней больше не рассказывайте. Другое дело, что этот приказ был на тайном языке написан, чтобы никто другой не мог его прочитать, — с этим я могу согласиться. Допускаю и то, что степняки полностью не придумали своей письменности, взяли чужую, но написать и прочитать важное послание обязательно должны были научиться.
В следующий раз, когда Лидия высказалась о неразвитости варварских чувств и мыслей, Дарник это тоже не оставил без внимания.
— Стратигисса, тебе уже двадцать три года, но ты явно на десять лет моложе. Только подросткам свойственно думать, что так остро и ярко размышлять и чувствовать, как они, другие люди в иных странах и в прежних временах никогда не могут и не могли. Уверяю вас, что сто лет назад мои родичи в дремучих словенских лесах шутили и рассуждали ничем не хуже нас с вами.
Подобные разговоры обычно долго не шли. Дарник и на родном языке не любил много разглагольствовать, а на ромейском тем более — уже через полчаса таких усилий у него начинала болеть голова, и он прекращал спор, отсылая священника прочь или сам отправляясь навестить Адаш.
Сильнее же всего его раздражало, что и Лидия, и Паисий часто переходили черту дозволенного и начинали с ним спор не наедине, а в присутствии воевод. Уже не раз Рыбья Кровь боковым зрением
